Adversa_Fortuna - На седьмом небе [СИ]

Открываю глаза.

У меня полный живот — Смит стрелял несколько раз. Не знаю, сколько попал, но скажу точно — больше не влезет. Как червь, когда землю заливает водой, выползает наружу — я пытаюсь выбраться на поверхность, извиваюсь, ищу путь. Но затем кто-то наступает на меня ботинком — под подошвой я распадаюсь на части. Пытаюсь собрать себя, но не выходит. Вот она — истина?

Где-то на седьмом небе и на девятом кругу. В ебаной середине, ты напополам, в этом гребаном мире.

Я зарываю пальцы в снег, пытаюсь совершить прыжок — только наверх. Но сгораю. Внутри моей куртки появляются другие черви, они хватают меня за плечи и со всей силы жрут. Но на самом деле, это пальцы Коула. Он сгребает меня в охапку, поднимает в воздух и дает секунду времени, чтобы понять: небо далеко и ближе не будет. Мне нужно ему довериться, но я не могу. В лабиринте из собственных мыслей обычное рукопожатие может стоить жизни. Все кажется диким и мертвым.

Как Коннор перед глазами. До него так немного, какие-то смешные двадцать метров — не пройду, проползу их. Когда жена и сын на месте, но нет собаки, той самой, ты понимаешь: не все в порядке. Будет непросто. Тебе нужно обойти все питомники, или хотя бы каждую улицу в городе, или добраться до Коннора, вдруг это та.

Мне не хватает сил. Я не помню, как засыпаю, но помню, что падаю. Долго. Я ем бездну за бездной — страшную трапезу, когда шум возвращается с новой силой. Вопросы похожи на рой мух. Коннора много — он в каждом воспоминании и в каждом моем ответе.

Выражение его лица не менялось. Падал я долго. Секунда длилась бесконечно. Боль перед большей болью, как известно — не самое важное. Больше ведь времени — ни на что — у тебя не будет. Все вокруг казалось чертовски медленным, даже мои мысли.

Однажды я уже видел его мертвым. Но тогда я смотрел Коннору в глаза, пытался найти признаки жизни там, а не во всем теле. Пытался спросить его, а не себя: бьется ли и твое сердце? А? Лоусон?

Пытался принять весь ответ, все его состояние. Он был пьян один единственный раз.

Коннор стоял перед Харли Дэвидсоном на коленях и что-то с ним вытворял. Увидев его, я подошел ближе. Нет, он практически лежал на нем! Не смог удержаться ровно и обхватил сидение левой рукой. А правой ключами выводил буквы. Одну за другой.

п и д о Р

Небо над головой тогда едва ли не зарыдало.

Он вздрогнул и повернулся. Каким-то шестым чувством знал, что это был я, а не Рид. Что Харли Дэвидсон спал, а его хозяин был в хлам. Что если дождь вдруг пойдет, то нас не поймают.

Нам чертовски везло, правда, Коннор?

Пусть Лоусон и идиот, пусть у Коннора и мозг, запечатанный в консервную банку — пусть он и рыба и мясо, и то, и другое, и третье. Его называли, как хотели. Департаментской мышью, придурком, королевой полиции, сукой (авторство Перкинса), но вот Рид, видимо, задел за живое. Искал не понятно что и вдруг стал той единственной каплей. Довел до последнего. Не сварил суп, а заставил его кипеть — прибавил огонь. Не смог остановиться, не смог найти кнопку и выключить.

Меня самого уже мучил вопрос: кто такой Майкл?

А? Коннор?

Вода хлынула прямо на нас.

Его злила каждая капля, он старался писать. В какой-то момент он замер и прекратил двигаться. Коннор дал мне ответ сам. Даже и спрашивать не пришлось. Он хотел, чтобы я знал. Либо думал, что за всем этим шумом будет не слышно. Что грозы хранят секреты и что эта сохранит его. Он открыл рот и начал говорить обо всем, что мне было нужно, как с Алисой, как заклинатель. Как новый Коннор, пьяный.

Ничего этого не должно было быть.

Но спасибо, Рид.

Спасибо тебе.

— Я был послушным ребенком, Хэнк, — говорил Коннор, — все эти истории: ему пообещали пони, и он пошел за незнакомым мужчиной ко мне не относились. Меня просто забрали. Накинули мешок на голову и увезли — маньяки в новом десятилетии тогда поумнели и повзрослели. Перестали обещать всякую хрень, брали детей так, как могли — как хотели! Меня должны были убить, либо изнасиловать, я не помню, и ладно… но меня вытащили. Вот так. Вытащил оттуда полицейский, но я не помню его лица, хоть убей. Я был напуган так сильно, что думал — умру. Мне было так страшно, Хэнк. Я не помню его голоса, я не помню ничего, не помню, о чем он мне говорил — только чувство. Он меня спас, — Коннор взял паузу, затем сделал вдох и продолжил: — мама сказала: Майкл Перриш. Так его звали. Мне тогда было восемь лет. Знаешь, ты на него даже чем-то похож. Ну, не внешне, — Коннор махнул рукой, — я уже ведь сказал, что не помню. А этим своим… желанием помочь всегда и везде. Именно мне.

хэнк хэнк хэнк хэнк андерсон

Я стоял и не двигался. Не хотел ничего слышать, но пришлось. Не хотел смотреть на его спину, а когда он повернулся — и в глаза тоже, не хотел ни че го. Вот бы шум был моим оправданием, а не эта правда.

Почему он мне ее дал?

Почему вдруг сблизился с Хлоей?

Первого ноября он подошел к ней на обеде, сел рядом и достал два листа с ручкой. Они играли в слова. Когда ты выбираешь одно большое с кучей букв, а затем составляешь новые. Он прошел мимо меня, взял себе полный обед и чай, отвернулся к ней и заговорил. А затем сделал все то же самое на следующий день. И повторял это день ото дня, неделя к неделе.

Однажды я не выдержал. В очередное наше дежурство достал из его сумки листы и просмотрел их. Там шло по порядку: предпринимательство, одиннадцатиклассница, делопроизводство, сельскохозяйственный и еще двадцать слов, абсолютно не связанных друг с другом. А под ними другие, которые он составил.

Там не было ни че го особенного. Вообще.

Почему мне казалось, что ответ был на поверхности? В этой самой бумаге? В бессмыслице?

В той грозе?

Может быть, Коннор думал, что мне хватит того, что он рассказал? Тогда на парковке? Что мне будет достаточно всего лишь двух слов: октябрь и Хеллоуин, а не Коннор и Лоусон, чтобы свести себя с ума, потому что полный отдел в Департаменте — это курсанты лет 28–30, едва ли выпускники.

Потому что если Фаулер запретил пить, напугав годовым дежурством (а ты и не собирался), то обязательно найдутся Перкинс и Рид, которые решат все по-своему. Которые подмешают Лоусону в кофе виски. Мне правда интересно, как он не заметил? Насколько сильно обращал внимание лишь на бумаги, что за полчаса сумел выпить стаканов десять.

Эти двое, что сказать, постарались.

Я не сразу обо всем узнал. Я и не должен был! Уже собираясь домой, проходил мимо секции архива, где они все сидели, и вдруг услышал голос Рида.

— А что, Лоусон, кто такой этот Перриш? Расскажешь нам? — вещал он из-за стенки.

— Не ваше дело, — Лоусон ответил, как и всегда. Но было в его голосе что-то странное.

Возможно, из-за этого я замер? Не двинулся с места?

— Кто он? Твой друг? Он пропал? — продолжал Гэвин, а я положил руку на дверь. Язык у Рида заплетался, я тут же сложил два и два, — ну, кто он, Лоусон? Ну, скажи. Может быть, твой любовничек? Тебе ведь мальчики нравятся. — Выдал он и загоготал.