Adversa_Fortuna - На седьмом небе [СИ]

Тогда я толкнул ее. Я открыл дверь и в следующую секунду увидел, что Перкинс лежит на полу и держится за нос. А Коннор сидит на Риде, прямо верхом. Оба они валялись внизу. Он его душил. Как Тодда, наверное. С такой же силой. Выжимал, как апельсин — словно сок из спелого фрукта.

— Если ты под него ложишься, — Лоусон дернул головой в сторону Перкинса, — не значит, что и я это делаю, — он шипел, как змея. Цеплялся зубами за воздух, прям у его лица, словно хотел укусить. Но на деле — пугал.

Его пальцы словно гладили Рида по коже, но в итоге прилепили тому темно-синий ошейник. Гэвин не любил синий, ненавидел слушаться. Быть на коротком поводке ему тоже не приходилось, но я сам слышал — он заслужил это. Я сделал все так же, как у Алисы. Я подошел, схватил Коннора за плечи, поднял и встряхнул. Тогда мне ударило прямо в лицо — он был пьян. В глазах не было ни че го. Он не понимал. Руками тут же схватился за меня — вцепился в края куртки, куда-то в ее внутренности, полез к червям, и сам после этого замер. Я остановился следом. Приблизился и прошептал ему прямо в губы:

— Успокойся, сейчас же.

А затем отодвинул его от себя и убрал свои руки.

— Иди на улицу, проветрись.

Он не сразу меня отпустил. Посмотрел мне в глаза, куда-то насквозь, затем разжал пальцы. Взял куртку и вышел.

— А вы, — я взглянул на Перкинса и на Рида, — совсем охренели? Попойка на дежурстве. Не слышали Фаулера? Еще один раз, еще хоть раз я такое увижу — и сдам папочке. Разбирайтесь сами.

Я развернулся и сделал два шага в сторону двери. Но что-то давило на плечи. Что-то било в самую грудь, по ребрам, мешало дышать.

— И Лоусона, — я не узнал свой собственный голос: — не трогать, — холодный и требовательный тон. Я ведь не им говорил, а просто пытался убедить самого себя, что ему что-то нужно.

Опека, к примеру.

Как в воду глядел. Он бы и сам обо всех заботился. Но у него уже была Кэрри. Иногда появлялись дети вроде Алисы, и тогда он доставал свои новые части. Другого себя и другие секреты, которые никому (даже мне, даже Кэрри!) не принадлежали.

Когда я сидел в архиве, мне было спокойно. Оставаясь там с Коннором, я делал свою работу и наблюдал за ним. Он часто говорил с сестрой по телефону.

Иногда он говорил кэрри-кэрри, иногда кэрри, иногда кэ-э-эрри. Иногда имя его сестры застревало у меня в голове, сливалось и плавилось в одну сплошную и непрерывную ноту. Тогда я мечтал встретить их снова. Вернуть забытую Коннором вещь и поговорить с ней о нем. Увидеть его комнату, ее комнату, их кухню. Узнать человека, его вещи, всех людей, которых он знал. Кэ-э-э-эрри, кэрри-кэрри — помимо Перриша у Коннора была лишь одна песня. Кэрри звучало и как прости меня кэрри, и как я знаю, что виноват, опять работаю ночью, и как я сделаю все, что смогу, как только найду его. ты станешь сестрой номер один, а не именем номер два в списке имен моей жизни.

Вся его жизнь была обещанием. Жизнь после жизни. Простое правило: чтобы лететь, нужно сгореть. Оставить бы секрет секретом, но Коннор этого не скрывал, а я дураком не был. Складывал один и один, два и два, три и три. Иногда мне казалось, что это загадка. Майкл-Коннор-Кэрри. Кайл, Мэри, Коннор. Рик, Мэйли, Коннор. Буквы менялись, как угодно, имен становилось все больше — Коннор оставался всегда. Я искал не там — я чувствовал это! До того вечера на парковке не понимал где. Правда не мог понять.

Наверное, он заплакал. В том бардаке невозможно было понять. Когда литры воды обрушились сверху, я увел его в здание. Мы вернулись обратно, дошли до кухни и легли на диван. Я отправил Лизе смс, затем взял мобильник Лоусона и написал Кэрри.

Затем закрыл глаза.

Ночь будет долгая, очень — подумал я.

Утро еще хуже. Затем день.

Как же долго я хотел понять, почему. И вот теперь…

Боюсь.

Весь ноябрь я приезжал домой, обнимал жену, смотрел с Коулом матч и ложился спать. Почти каждую ночь Лиза говорила об открытых дверях и об окнах. Я кивал на все ее слова и вспоминал, говорил, что зайду к Фаулеру. Позвоню, куда надо. Я думал, что сделаю все, что успею. Что все обойдется, что все разрешится — как и всегда…

Я думал.

Двадцать лет как во сне.

Удача — странное существо.

Я открываю глаза и падаю прямо на Коннора. Не помню, как я проделал весь этот путь — может быть, пролетел? Нэнси скалится и рычит, а я оказываюсь в снегу, потому что она меня не пускает. Руки Коула исчезают, весь мир исчезает. Мне страшно к нему прикоснуться. Я думаю о том, чтобы не жить взаймы. Чтобы вдруг подавиться всем, что застряло в горле, вытрясти лишнее из головы прямо на землю и спрятать под снег вместе с пальцами.

Тогда, утром, после той самой ночи, когда в отделе возник Рид, я пытался вернуть долг. Он ворвался внутрь, громом и молнией пролетел до соседнего с нами стола и хлопнул по нему, направляя на Коннора палец:

— Ты-ы, — тянул он, — ты это сделал, — он был злой, как сам дьявол, как неспящий Везувий.

— Я ничего не делал, — Коннор замотал головой, а я едва ли сдержался от смеха.

Тогда мне еще было весело. Это все казалось хорошей идеей.

Я встал с места и помахал ему.

— Эй, Гэвин, — подошел вплотную, засунул руку в карман, — это был я.

— Чего? — он развернулся и уставился во все глаза так, словно увидел кенгуру, а не мою руку. Я протягивал ему двадцать долларов, — но… почему? Зачем, Хэнк? — он правда не понимал.

— Возьми, купишь краску, — а я не ответил, — покрась что ли в красный его… Мы все знаем, что ты ненавидишь синий.

— Но этого нихера не хватит…

Я наклонился ближе, к самому его уху:

— Надеюсь, мы все уладили со вчерашним? Или пойдем к папочке?

В Риде боролись все его стороны — хорошая и плохая, самая худшая. Я видел это. Бой был настоящим, самым честным, каким только мог быть. Но в тот момент глядя ему в глаза, я понял, что победила не та. Он пошел к Фаулеру и проиграл — его отстранили. После визита к папочке он много кричал: на Хлою и на меня.

На Коннора.

Лоусон тогда странно на меня покосился. Ложкой размешивал сахар в кружке, делал глотки и вдруг спросил:

— Что ты сделал, Хэнк? Что вчера было?

Я вспомнил, что мог Коннор.

Когда я держал в руках дело и смотрел на его спину — опять — это все еще казалось мне хорошей идеей.

Если тебе нужен Майкл, Коннор, ты получишь его от меня.

Я не думал о доме. О семье. Обо всех тех годах, о двадцатке. Только о том, что все мы варились не понятно, в чем, не понятно, с кем.

С кем хотели, наверное?

С кем горело.