Adversa_Fortuna - На седьмом небе [СИ]

Да, сходства нет меж нынешним и тем, кто внес сюда шкафы и стол, и думал, что больше не покинет этих стен; но должен был уйти, ушел и умер. Ничем уж их нельзя соединить: чертой лица, характером, надломом. Но между ними существует нить, обычно именуемая домом.

У Коннора большие глаза, просто огромные.

Когда он не ломает людям руки, а свои держит в карманах или на табельном. Когда читает книгу или спасает детей. Когда говорит мне хэнк, хэнк, хэнк, звонит Кэрри, приносит кофе, приносит чай, приносит вопросы — раз за разом все больше… у него большие глаза.

Я пытаюсь отодвинуть Нэнси, но не могу. Коул тянет ее за ошейник, пытается помочь Коннору освободиться, помочь мне, но она выворачивается и кусает его. Мне хочется сказать ты не понимаешь. И прекрати, перестань, это не поможет, ты не знал его. Но я молчу. Рука у Лоусона лежит на земле, и я хватаюсь за нее. Во мне почти не осталось сил.

Она такая холодная. Или это мои? Я прятал их в снег так долго, чтобы добраться к тебе, Коннор, что теперь даже не чувствую. Я бы хотел забыть свое имя — оба имени, а не твой взгляд.

Мне нечего поставить в шкаф. Мой новый дом будет пустым.

Все, что там наверху — все эти черные дыры рухнули прямо на нас. Как же легко — упасть прямо туда, им навстречу. Перестать двигаться, превратиться в рыбу, для которых движение означает воздух, и…

Нечаянно захлебнуться.

Коннор Лоусон: Почему?

Хэнк Андерсон: Я не знаю.

Коннор Лоусон: Твое имя…

Хэнк Андерсон: Хэнк Андерсон.

Коннор Лоусон: Хэнк.

Хэнк Андерсон: Хэнк Андерсон.

Когда Коннор говорит с вами, это больше похоже на шквал. Он сам как погода — изменчивый. Но слова его быстрые.

Коннор Лоусон: хэнк, хэнк, хэнк, хэнк, хэнк…

Иногда — чаще, чем обычно — в них можно захлебнуться.

Коннор Лоусон: хэнк, хэнк, хэнк, хэнк, хэнк, хэнк, хэнк, хэнк, хэнк, хэнк, хэнк…

И совсем редко — найти что-то новое. Если он позволит.

Коннор Лоусон: это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты, это ты…

Если вспомнить о той теории цифр прямо сейчас, то я скажу: холодно. Снег шел уже много лет. Тысячу я пролежал на том месте и еще столько же проведу с Коннором.

Кэрри бы позавидовала. Кэрри-Кэрри…

Сразу после я возьму пистолет, приду к ним домой и вручу его ей. Скажу выбрать любой способ — вдруг мой не понравится. Расскажу ей всю правду, от А до Я. Посмотрю, наконец, его комнату…

И слова соберутся в смысл.

Еще утром я был моложе.

Я взял кофе ему и себе, хотя он давно уже пересел на чай, и подошел к своему столу. Без молока, Лоусон. Без него. Обещаю. Я не сделаю все только хуже — так я тогда подумал. Я говорил сам с собой, а потом вдруг увидел ее. Кэрри — не Коннор — стояла у входа и смотрела мне прямо в глаза. Кэрри-Кэрри.

Ее взгляд я зачем-то помню.

— А Коннор не появлялся?

В ту секунду мне показалось, что все неправильно. Что все пошло не так в ту самую минуту, когда я решил рассказать ему. Но на самом деле это случилось раньше.

Его звали Харрисон Смит. И у него был брат, Уильям. Они похищали мальчиков от семи до десяти лет и держали их в своем доме. Сами ублюдки их не трогали, зато приводили клиентов, которые делали это.

Я прошел мимо Кэрри прямо к кабинету Фаулера, но там никого не было кроме Рида. Он только вернулся.

— Где Фаулер?

— Вышел.

— Где Лоусон?

Он тогда посмотрел на меня, как на идиота. Словно говорить по делу — дар вечной жизни. Что-то такое же непонятное и для него уж совсем невозможное.

— Ты что издеваешься?! Да мне поебать, где твой Лоусон, из-за вас меня отстр—

Я схватил его за куртку и прижал к стене. Кэрри была близко, прямо за нами, дышала мне в спину, но не сказала ни слова.

— Повторяю еще раз. Где. Лоусон.

Гэвин забился в руках, как рыба. Стал извиваться и в конце концов выбрался, стряхнув мои руки.

— Да выходной он взял! Отпросился у Фаулера на день, а тот и рад услужить, он же в отпуск не ходит, — Гэвин посмотрел на меня, потом за мою спину — на Кэрри, — а знаете что? Пошли вы все, — и вышел.

Я почувствовал что-то повисшее в воздухе. Оно было прямо здесь, надо мной. Плохое предчувствие.

Кэрри следила за тем, как Гэвин уходит, улыбнулась, когда дверь хлопнула. Но затем увидела все то же самое. И поменялась. У них с братом было много общего. Вот вам хороший пример: хамелеоны. Над моей головой, словно облако, застрял ответ.

— Что случилось, Хэнк?

У меня был обычный вызов, Кэрри. Как с Коннором и Алисой — проверить шум. Но они оказались в том доме, Смиты. Поэтому я действовал по ситуации. Приоритетом было спасти мальчика.

Кэрри-Кэрри, не смотри на меня так. Кэрри-Кэрри, я ведь и сам не знаю, где он.

Лоусон сделал все быстро. Подошел к плите, убавил огонь, сел в машину и смылся. Закончил дела и исчез. Всем нужен отдых, даже твоему брату, поверь. Особенно Коннору сейчас он нужен. Наигрался, набегался. Превратил салочки в игру на выживание и устал. Поверь мне, он вырос. Я сам это видел. Никакое он не яблоко, не теперь. Не фрукт и не овощ, ничья аллергия. Не деталь моего сна, большого фруктового сада. Только дело, мое и твое.

Так я подумал.

Даже смешно.

Я кручу головой, пытаюсь услышать хоть что-нибудь, но щекой упираюсь в чужие ребра. Там внутри — тихо-тихо. Как в пустой комнате. Или коробке.

Он всю жизнь жил по правилам, гонялся за ветром и сам не заметил, как стал им.

Его лицо перед моими глазами вдруг растворяется. Я поворачиваюсь и тянусь выше, оказываюсь прямо у его подбородка и заполняю пробел — как стакан молока, когда твердой рукой наливаешь его. Как тысячи чашек. Сотни шкафов. Я смотрю, чтобы помнить. Толкаю его, зову коннор, коннор.

Отзывается только Нэнси — наконец, отползает в сторону. Я сжимаю его руку, бью в грудь, касаюсь щеки, ложусь совсем близко. Давай, давай, давай, давай.

Докопайся до правды. О том, что мы долго ищем. Что детей в этом мире реальней вообще не иметь, чем в какой-то момент облажаться. С любым. Что слишком много опасностей и условий. Что в этом же самом мире тебя самого не ждут. Как и в следующем — что бы там ни было. Что ад пуст, как и небо — никто не способен понять.

А мне бы хотелось.

Ведь все облака сгорели. И ты на пути к седьмому — тоже.

Существует ли оно вообще? Это счастье?

Я долго смотрю на Коннора, пытаюсь стереть из памяти всю свою жизнь — лишь бы хватило места на следующую, вместе с ним.

Там я захожу домой и вижу Лоусонов. Вижу Лизу, и Коула, и Нэнси — она лежит у Коннора на коленях. Там все ровно в таком порядке, а не в обратном.

Я захожу домой и получаю пулю. Вижу сначала Нэнси — ей отрезали лапу. Затем Коула и Лизу. Они связаны. Затем Смита. Того самого, из головы, но вдруг настоящего. Затем Коннора.