Adversa_Fortuna - На седьмом небе [СИ]

— Забери меня, — шепчу я, прежде чем вижу Коннора, и падаю.

Уильям качает головой и достает зажигалку. На ней написано мое имя. Настоящее.

Я падаю, падаю, падаю, падаю, падаю, падаю, падаю, падаю…

Он бросает ее на пол, и это лишь вопрос времени — дом прогорит тысячу лет, но до нас огонь доберется раньше.

Коннора берут на мушку самого первого. Весь его план катится к черту, я вижу по положению плеч. Как и всегда, он оставил ответ. Что-то вроде все хорошо, хэнк. Или не волнуйся, я проделывал это сотни раз. Или ну неужели теперь будет иначе? хэнк, хэнк, хэнк, хэнк…

Я видел тебя слишком много, чтобы понять — у тебя нет ни шанса.

Когда тяжело, но ты не знаешь почему. Когда больно, но ты не помнишь. Когда ты не его прошлая жизнь, а чувство. Об этом он тебе и говорил. Жизнь взаймы, в долг и в кредит, где процент — пущенный пулей шанс.

Либо в тебя, либо — в него.

Это была простая операция, Кэрри. Я должен был дождаться отряд, но они могли расправиться с ним в любой момент. Коннор был на чердаке. Мне удалось пробраться к нему незаметно — там наверху были сотни птиц. Смиты держали его в одной из клеток, прямо с ними. Шум был дикий и настоящий. Его бы никогда не нашли, не услышали. Тут дело случая, повезет — не повезет…

Повезло.

Я попросил его зажать уши и закрыть глаза, взял на руки и понес, но первый Смит выбежал прямо на нас с пистолетом. Мой сработал быстрее. Я вынес его, Кэрри. Даже не сразу заметил пропажу. Прямо там, у мертвого тела остался лежать мой Данхилл. С одним из имен.

Когда я попросил меня забрать, Смит номер два неправильно понял. Либо плохо услышал. Так в жизни и происходит — нелепое обстоятельство, случайный выбор.

Водишь — не водишь.

Коннор — не Коннор.

Хэнк — не Андерсон.

Он всегда бросался под пули.

Сегодня пятница, 20 ноября 2039 года. Я смотрю на небо сквозь открытые окна. Там наверху, далеко, темно так, что хоть глаз выколи. Хоть оба вырви, а ничего нет. Представьте, что вы закрыли глаза — и пусто. Выпили чай, пустая кружка, открытые настежь окна дома — и холодно. Холодно, снег шел уже много раз. В этом году холодно, и в следующем будет также…

Я допиваю пепси и выбрасываю банку в ведро.

Мусор попадает, куда надо. Трупы обычно сжигают или отвозят на кладбище. Стекло отвозят на свалку, выбрасывают в море, в космос, чего с ним только не делают.

Коннор умер. Находясь где-то на одном из этапов (1. газировка 2. контейнер 3. свалка 4. вопрос) он выпил чай и получил три пули в живот. Приехала специальная машина, вышел специальный человек, поправил на голове кепку, а затем одинаковым текстом вдруг выдал: он был хорошей частью процесса. спасибо за ожидание, теперь отдайте его нам. сегодня для вас акций не будет, не будет даже поездки, отдайте.

Я не хотел отдавать, но он уехал.

И мы больше не виделись.

Похороны были красивыми, но я не уверен. Ради Коннора собрался весь Департамент, полгорода пришло, наверное, а я лежал в операционной, пока мои кишки вытаскивали и рассматривали под лампой. Я потянулся к своему пистолету, когда Фаулер сообщил об этом, но оружия при мне больше не было.

Лишь привычки.

И тонны снотворного.

Тысячи Конноров, снов.

— Ты веришь в судьбу, Коннор? — то самое слово. Я спросил у него, подходя к столу.

Если Лоусон и до этого напоминал тень, то теперь он как приведение. Сначала может показаться, что этот человек просто любит работать. Фаулер так и думает — только рад оставлять его на ночь в архиве.

— Читали Бродского, лейтенант? — тянет он и смотрит в мою сторону. Листает дела, что-то пишет в блокноте, пьет кофе. Пальцы дрожат, потому что последний сон был давно.

— Не, — я сажусь напротив него и одним движением сгребаю всю кипу бумаг со стола на пол. Пальцы у Коннора начинают дрожать сильнее. Он разливает кофе, по привычке тянется к пистолету.

— Какого хера, Андерсон?!

Я кладу на стол одну единственную папку.

— Мое дело, — говорю и смотрю своей правде в глаза, — мое дело ты не смотрел.

Но у нее нет глаз, потому что это воспоминания.

Я не запомнил их, не запомнил, Фаулер. Съешь эти таблетки сам или скорми Департаменту.

Но от моих желаний мало толку. Коннора больше с каждым моим отказом — я ем бездну за бездной. Выпиваю тысячи литров воды, перестаю считать чашки — они разбиваются. Лоусон бросает их в стену, но когда прибегает врач, в палате почему-то пусто.

Мы вместе лежим на диване на кухне. Коннор совсем близко. Никого в Департаменте нет, только его копия, которая стоит у раковины и моет стаканы, ставит их в шкаф, а затем разворачивается и уходит. Настоящий Коннор придвигается еще ближе, он берет мою руку и прячет у себя в ребрах. Я считаю: один, два, три, четыре…

Сердце громкое, даже слишком.

Он говорит майкл, майкл, майкл…

Это ты?

На нем пижама, как в нашу первую встречу.

Я выдергиваю руку и просыпаюсь. Разбиваю новую чашку.

Бездна глотает меня.

Я провожаю Кэрри до дома, довожу до самой двери, и она предлагает чай. Я не могу, говорю, что пора возвращаться, но она не согласна со мной: чайник уже вскипел. Целый день на ногах, в Департаменте. Я уговариваю себя, что дело лишь в этом. Что мне не нужна его комната. Совсем не нужна.

Она уходит на кухню, а я иду дальше. По длинному коридору направо — как будто точно знаю, куда. Квадрат три на четыре. Кровать в самом центре, стол с ноутбуком, виниловые пластинки, полки с книгами, книги, книги, книги. На полу, на подоконнике, под кроватью. Как лабиринт. Беру первую попавшуюся — Бродский. Открываю любую страницу — все чуждо в доме новому жильцу — и закрываю.

Здесь все хранит его присутствие, как будто он все еще жив.

— С молоком или без? — она появляется прямо за мной и протягивает две чашки. Я беру без.

Возвращаюсь домой уже за полночь. Света во всем доме нет — я никого не предупредил. Может, и к лучшему. Лоусон ждет меня прямо у входа. Я почти убрал ключи от машины в карман, но промазал — они летят точно в грязь.