Катя Саргаева - Полет на Плутон

— Ничего, все нормально, — ответила я.

— Я не хотел тебя обидеть.

— Я знаю. Ты не обидел. Просто ты напомнил моего отца, он тоже был очень волосатым.

— Что с ним случилось? — очень ласково спросил Дима.

— Его убили, когда меня брали. Всю мою семью убили из-за меня. Ладно, все нормально, надевай штаны и иди в кабину.

Дима вышел в раздевалку и надел штаны, а вернувшись, протянул мне розу, скрученную из салфетки.

Когда Глеб вернулся, я продолжила доделывать электронную картотеку, мне оставалось немного. И тут я наткнулась на карту моей Иры. У меня были отдельные папки для каждого человека, в папках разные файлы по разным отраслям медицины: кардиология, неврология, гастроэнтерология и прочее. Добравшись до Ириной гинекологии я была в шоке, оказалось, что двенадцать лет назад в тюрьме Ира родила ребенка. Я сидела остолбенев над ее картой, несколько раз перечитывая одно и то же, и никак не могла поверить своим глазам. Куда они дели этого ребенка? Я встала и пошла к Глебу.

— Я дошла до карты моей соседки Иры Рогожиной, она родила здесь ребенка?

— Да.

Я стояла в ожидании продолжения рассказа, но Глеб молча смотрел на меня.

— И?

— Ты же сама говорила, чтобы я не рассказывал тебе страшных историй.

— Рассказывай. Это все-таки моя Ира, я хочу знать.

— Когда она сюда поступила, ей было двадцать восемь лет. Она была молода и очень красива, она и сейчас красива, но тогда была просто глаз не оторвать. Борский влюбился в нее и сделал своей любовницей. Через год она забеременела. Я предложил ей сделать аборт, так как ребенка у нее все равно заберут и отправят в детдом. По нашему уставу вообще никому из администрации не разрешается иметь детей от заключенных, и если вдруг беременность наступает, то делают аборт, если женщина не согласна, то его делают принудительно, даже если мать из персонала, а не заключенная. Ребенка разрешено оставить только в случае, если оба родителя заключенные, после рождения его передают в детский дом. Только потому, что ребенок был от самого Борского, ей предоставили выбор. Она некоторое время думала, но в итоге решила, что все равно родит этого ребенка. Борский ее уговаривал сделать аборт, потому что не хотел отдавать собственного ребенка в детдом, но она уперлась. В итоге все выставили так, будто она переспала с заключенным, и ребенок этот был от него. Вот так-то. Вообще это печальная история, мы тут все горючими слезами обливались, не в том месте все это произошло, совсем не в том. У них родилась девочка, назвали Аллой, в Борского пошла, темноволосая и зеленоглазая. Я помню, как после рождения положил младенца ей на грудь, и как потом сожалел об этом, потому что нет в этом мире ничего чудовищнее, чем вырывать из рук у матери ее новорожденного ребенка. Именно после этой истории Борский принял решение всем женщинам вводить эти противозачаточные имплантаты, они японские, и очень надежные.

— Глеб, скажи мне, что не так с нашим миром? Что нужно из него убрать, чтобы он стал хотя бы приемлемым?

— Мы в нем не такие Рита. Людей надо убрать. Наш мир прекрасен, а мы его портим, и все что в нем есть хорошего сводим на нет.

Ира сидела на диване возле открытого окна, когда я вошла в камеру. Она читала книгу. Я села на диван и прижалась к ней плечом.

— Что у тебя стряслось, малой? — спросила она.

— Ничего, все нормально.

— Если не хочешь говорить, то так и скажи, но не надо меня обманывать.

— Все правда нормально, я просто кое-что узнала, — я не удержалась, и поцеловала Иру в щеку.

— Дошла до моей карты?

— Да. Глеб мне рассказал.

— 16 июля ей исполнится двенадцать лет. Я часто думаю о том, как она сейчас выглядит. Мне кажется, что она похожа на тебя, — Ира повернула ко мне голову, и провела рукой по моим волосам, — у нее такие же черные, слегка вьющиеся волосы и зеленые глаза. Конечно все это с возрастом меняется, но я запомнила ее такой, такой она навсегда со мной и останется.

Я не сдержалась и расплакалась.

— Ира, зачем ты ее родила? Ты же знала что так будет.

— Да, знала. И так же знала, что остаток жизни проведу в этой тюрьме, и мне хотелось испытать на себе материнство, хотя бы на несколько минут. Прекращай плакать, а то и я сейчас заплачу.

Тогда я поняла, что меня тянуло к Ире. Она не была мне подругой, и порой меня пугали ее захватнические мысли, но в ней было то материнское, чего не было в моей собственной маме, и иногда Ира проявляла этот инстинкт на мне.

Жизнь постепенно начала входить в накатанную колею. Когда вторая волна прививок, уже от туберкулеза прошла, на мою кушетку попала Люда, та тетка, что напала на меня в столовой, но со мной конечно же был Витя, и ей оставалось только шипеть пустые угрозы. Появились и другие недоброжелатели, многие посчитали нечестным то, что не успела я попасть в тюрьму, как меня тут же перевели наверх. Их не интересовало то, что я выполняла достаточно ответственную и в определенном смысле сложную работу, так как случись что с моими пациентами началось бы разбирательство. Независимо от моего отношения к своим подопечным я должна была оказать им первоклассную помощь, а так как в моем досье были указаны все мои медицинские навыки, я не могла перевести стрелки на Глеба, и сказать что я в общем-то не врач, и не все умею.

Глеб здесь был практически незаменимым специалистом, так как был универсальным врачом по всем направлениям и хирургом в одном флаконе, короче и чтец, и жнец, и на дуде игрец. Глеб умел все. Здесь редко разворачивалась операционная, но операции случались. Как ни крути, та охрана, что отработала здесь почти полный срок, была более расслаблена, и между заключенными случались драки с тяжелыми травмами.

Однажды привели одну из тех устрашающих и жутких на вид бабищ снизу. Там были свои группировки, и между собой у них велись вечные разборки и войны за первенство. У бабищи была моя любимая травма — в живот, правда не ножевая, а колотая. Само собой эта бабища меня не любила, и по ее мнению наверх я попала совершенно незаслуженно, внизу, мол, шестерок не хватает, а я меня сюда посадили — бумажки перебирать и пластыри клеить. Когда ее привели мы с Глебом сидели в кабинете и болтали ни о чем, болтал как всегда по большей части Глеб.

— Посмотришь что там? — спросил он меня, когда бабищу с окровавленным животом провели в стационар.

Я молча встала и пошла, Глеб был ленив, и если была возможность скинуть на кого-то другого свою работу, то он всегда это делал. Но он очень хорошо ко мне относился, и поэтому я прощала ему лень, не так уж и много работы тут было. Я задрала рубаху и осмотрела рану, мне нужно было определить насколько она глубокая.

— Чем тебя проткнули? — спросила я бабищу.