Владимир Лизичев - Москва — Маньпупунёр. Том I

В свете ночника колебалось зеленоватое поле зеркала. Затем язык окончательно исчез, а в комнате материализовалось нечто в виде грязного многогранника, три плоскости которого странным образом вылезли наружу.

По одной из них в спальню сошёл, увеличившись в размерах человек. Далеко не трусливого Евгена уже била крупная дрожь.

В сумраке комнаты доктор с ужасом разглядел странную фигуру — юноши или ребёнка. Неестественный серовато-зеленоватый свет плохо освещал спальню.

За окном творилось что-то неладное, сверкали молнии, бушевал ливень и завывал ветер, так завывал, что хотелось прекратить этот вой любой ценой, внутренности выворачивало. Было прохладно. На стене бесилась, дрожала отдельно от тела мальчика с лицом старика его тень.

Спросил — «Вы кто? Зачем здесь? Что Вы позволяете…». На что ночной гость только ехидно ухмыльнулся и толи прошипел, толи просипел совершенно взрослым мужским голосом — «По твою душу сука».

Хлопнула форточка, от страха Лепецкий вздрогнул, едва не обделался и нырнул с головой под спасительное одеяло, в глупой надежде, что наваждение пройдёт.

Не тут-то было. Шустрый мальчишка мигом прыгнул, с дьявольской силой стащил одеяло, затем и самого доктора на холодный пол, сел ему на грудь и вцепился грязными пальцами с длинными когтями в горло старика.

Глаза разного цвета нехорошо вперились в эскулапа. Тот не мог пошевелиться, позвать на помощь, только хрипел и в крайнем напряжении пускал газы. Голова злодея приблизилась вплотную, опять появился язык, кончик его раздвоился и превратился в тёмно-красную полосатую жёлтыми кольцами змею, сплющенная голова которой медленно поползла внутрь ушной раковины совершенно сломленного Евгена Арнольдовича.

Глаза мелкого гадёныша теперь сверлили злыми алыми огоньками и натурально жгли, на покрасневшей роже уродца утвердилось знакомое врачу выражение буйного психа — маньяка. Дикая пульсирующая боль сковала тело и остатки разума. Главврачу откуда-то пришла мысль — «Вот оно, каково моим подопечным, вот оно каково…».

Последним чувством перед потерей сознания было желание тот час же умереть, дабы избавиться от мучителя. Доктор ощутил тепло собственной мочи, толчками проливающейся фонтанчиком на кровать и пол спальни. Штепсель выдернули из розетки, электричество кончилось, свет погас.

Очнулся он в странном, заметьте положении. Уменьшенное в разы затёкшее голое тело его было полностью, впритык заключено в стеклянную банку так плотно, что едва пошевелить можно было лишь кончиками пальцев рук и ног. Над горловиной трёхлитрового сосуда на короткой шее торчала несуразная голова, кожа лица местами стала почти бордовой. Остальные члены были внутри плотно прижаты к стеклу и неестественно вывернуты. Ступни ног в коричневой грязи были не пропорционально крупными, относительно жёлтых ног. Сплющенная писька, язык не повернётся назвать её фаллосом, тем более — членом, какой это член, полу-член разве, в обрамлении плоских яичек наводила на грустные мысли.

Картина сия в целом напоминала, залитых формалином уродцев из Петровского паноптикума. Судя по запаху и… на дне банки, в общем понятно.

Всю несуразность своего нового бордово-бело-жёлтого грязного тела, его положения, Лепецкий смог увидеть в том же большом овальном зеркале, вделанном в створку шкафа, напротив которого стояла оная банка на полированной поверхности прикроватной тумбы, рядом с очками и часами. Обоссанная шикарная шёлковая китайская пижама эскулапа валялась на полу.

Узнавание и осознание пришли не сразу. Поверить в реальность происходящего было тем более трудно, ввиду профессиональной истории и жизненного опыта врача.

Когда тяжёлые раздумья эскулапа вошли в крутой штопор, рука судьбы развернула банку-узилище на 180 градусов и практически безумному уже взору главврача предстала следующая картина маслом.

Над изголовьем кровати горел ночник. Тридцать пять квадратов спальни перемежались плотными тенями и острыми светлыми полосами от потока лучей сорока ватной лампочки. Напротив, на его кровати по-хозяйски сидел, широко раздвинув ноги в ночных белых тапочках на чёрные ботинки, нежданный гость. Умилённая физиономия его источала крайнее наслаждение от созерцания хорошо проделанной работы по удачной консервации бедного старика.

В другой части спальни, ближе к окну, на своей кровати стиля — Нэо Классик, безмятежно сладко посапывала во сне Софья.

Кричать и звать на помощь почему-то расхотелось сразу.

Узкие сухие губы незнакомца растянулись в понимающей гаденькой улыбке, он потянулся, смачно сплюнул на персидский ковёр и уже другим елейным голосом спросил — «Не жмёт? Не давит? Может где поправить, почесать?». Евген благоразумно молчал.

«Ну что умник молчишь? Как насчёт души, бессмертной твоей сука, жалкой душонки?».

«У меня уже и договорчик есть, заготовлен. Кровью скрепить не желаете? А вот и не угадали! Не моей, не моей!».

Достал, откуда-то сзади пушистый хвост и пощекотал им нос Лепецкого, приговаривая — «Фу противный! Постучал длинным изогнутым ногтем по банке. Али мариновать до конца по нашенскому рецепту будем?».

То самое осознание уже все разъяснило, это не глюк. Не спасительное помешательство, что нередко бывает у данного контингента, ибо — с кем поведёшься, от того и наберёшься, описанное ещё Чеховым в Палате №6, это расплата. Страшная, но неизбежная расплата за грехи. Серов — Немо был только одним из многих хороших и плохих, добрых и злых, здоровых и увечных, но всех вверенных его власти и совести.

А грехов было немало, видно настало время платить. «Для чего вообще жил, для кого? Ах если бы твёрдо знать заранее, все вернуть вспять с того времени, когда ещё учился в меде. Нет раньше — со школы, с восьмого или ещё раньше — первого класса!».

Евген негромко чихнул и жалостливо скривился. Попробовал отчаянно защищаться — проскрипел, грудная клетка была стиснута — «А никак нельзя без души? Я исправлю».

На что краснорожий упырь грозно заявил, как отрезал — «Вы не на привозе, монсеньор! Торговля здесь не уместна, грузите, души бочками. Командовать парадом буду Я!». Что прямо свидетельствует о том, что и силы потусторонние вовсе не чужды изучения добротной советской литературной классики.

Господи за что?!

Довольно, дальнейшее подробное описание подушного торга автор опускает по этическим соображениям, ибо читателю уже известен результат и где очутилась отрезанная голова главврача. Смерть его была уже предопределена и со вкусом обставлена ради пролонгации дальнейших печальных событий, где примой, героем №1 (number one) был другой персонаж и в другом акте известного читателю, по частым упоминаниям, балета.