Николай Толстой - Цари мира [Русский оккультный роман. Т. VIII]

— Вам сегодня же надо переехать в монастырь Святых Иоанна и Павла. Там вы будете в безопасности. А теперь приготовьтесь к предстоящей аудиенции.

Ровно в 11 часов оба приятеля были у полуоткрытой бронзовой двери, ведущей в Ватикан. Офицер швейцарской гвардии вежливо спросил их, кого им надо.

— Самого Папу, — сказал, смеясь, Маркуччи.

Офицер опешил.

— У нас нет никакого приглашения на аудиенцию, но нас проведет преосвященный кардинал Парокки.

— В таком случае, проходите. Эминенция уже здесь.

Они поднялись по большой каменной лестнице и очутились на дворе Сан-Дамазо. Здесь опять остановка. Папские жандармы.

— Мы к Его эминенции, он велел нам сюда прийти.

— Пожалуйте.

Они прошли на другую, очень отлогую лестницу и поднялись на третий этаж. Здесь за стеклянной дверью жил глава Католической церкви — Римский Папа Лев XIII. У дверей стоял швейцар в живописном средневековом костюме, фантазии Микеланджело. За дверью дежурила рота папской гвардии. Их пропустили, но сейчас же спросили билет для аудиенции. Его не было, но Маркуччи, знавший все ходы и выходы, попросил доложить о себе монсеньору Анджели, папскому личному секретарю. Тот велел ввести обоих, и они очутились в небольшой камере, принадлежащей этому прелату.

— Знаю, — сказал он, — ваше дело. Святой отец вас сейчас примет, кардинал Парокки уже здесь и вас дожидается вместе с монсеньором асессором. По поводу вас, — сказал он Антонио, — вчера было тайное совещание Оффиции в присутствии Его святейшества.

— И что же?

— Я не могу ничего сказать. Это тайна Инквизиции, такая же глубокая, как и исповедная. Но пройдемте к Его эминенции.

И он повел их в коридор, минуя залы, в которых дожидались другие лица, получившие на это утро аудиенции, и вышли в тронную залу, где у закрытых белыми занавесями окон стояли кардинал и асессор и разговаривали.

— Вот наш раскаявшийся брат, — сказал Дженари.

Анджели прошел во внутренние покои и тотчас же вернулся с дежурным камергером в лиловой сутане, который с поклоном попросил кардинала войти. Через несколько минут тот же камергер вызвал асессора.

Прошло мучительных десять минут. Антонио слышал, как у него билось сердце. Наконец открылась дверь, и камергер ввел его и Маркуччи к Папе. Пройдя в маленькую переднюю, камергер открыл дверь в кабинет Его святейшества и доложил: «Падре Маркуччи, синьор Делла-Кампо» и пропустил их.

Войдя, Маркуччи сделал коленопреклонение перед Святым отцом, сидевшим на маленьком троне у стены. Антонио же, будучи каноником, не сделал коленопреклонения, а по привычке хотел пройти прямо, но его удержал Маркуччи. Он спохватился и, смешавшись, сразу опустился на оба колена.

— Venga qui, venga qui! [22] Venga qui, venga qui! — Иди сюда, иди сюда! ( ит .). ( Прим. автора ). — крикнул Папа.

Он поднялся и, подойдя к Папе, снова опустился на колени.

— Дитя мое, — сказал престарелый Папа, — ты искренне каешься?

— Да, Святой отец.

— Останешься верным до самой смерти?

— Да, Святой отец.

— Говори, в чем ты каешься, при всех! Я сам хочу выслушать твою исповедь.

Тогда коленопреклоненный грешник стал в последовательном порядке каяться в своих грехах. Он сознавался в таких ужасах, которым нет названия на человеческом языке. Казалось, не было греха, которого он не совершил. Все присутствовавшие стали на колени и тихо молились. Папа сидел и слушал. Грешник перечислял грехи за грехами. Наконец, он остановился.

— Все?

— Нет, Святой отец, есть еще грех, который я могу сказать только Вашему святейшеству.

— Говори тихо, они не слышат.

— О, Святой отец, грех, который меня более всего мучает, следующий: моя больная жена лежала в бреду. Придя в себя, она попросила пить. Мне было лень встать с теплой кровати, и я сделал вид, что не слышал ее просьбы. Она снова забылась бредом, а на другой день умерла.

Лев XIII, выслушав это признание, спокойно вынул табакерку, взял щепотку табаку, понюхал, спрятал табакерку, обтер пальцы платком, смахнул крошки табака с белой сутаны и произнес:

— Дитя мое, не о том скорбь, что твоя подруга умерла без воды, а о том, что она умерла без покаяния.

— О, она каялась, но я к ней не допустил священника.

— Это поважнее. Ей ее покаяние зачтется, а тебе вот мой приговор: ты проведешь шесть месяцев в монастыре, исполняя устав и постясь среду, пятницу и субботу. Отпущение я тебе дам по истечении этого срока. А пока даю тебе мое благословенье. Читай ежедневно семь покаянных псалмов и присутствуй на трех обеднях. А я за тебя сам помолюсь, чтобы милосердный Бог простил тебе все твои ужасные грехи. Иди с миром.

Как он вышел от Папы, как он подымался к кардиналу Рамполли, статс-секретарю, как его отвезли в монастырь, он не помнил. Он пришел в себя только тогда, когда очутился на самом верхнем этаже монастыря Святых Иоанна и Павла, в душной келье под раскаленной железной крышей, с окном на глубокий каменный двор, залитый знойными лучами солнца. Исповедь его не удовлетворила, Папа его не успокоил.

Он пошел к двери — надпись: «Выходить без разрешения настоятеля воспрещается».

Подошел к окну — надпись: «Подходить и смотреть в окно воспрещается».

Подошел к кровати — надпись: «Садиться днем на постель воспрещается».

Он чувствовал, что голова его горит; он подошел к умывальнику освежиться: и графин и рукомойник были пустые, совершенно сухие. Ему стало казаться, что он сходит с ума, и он подумал: «Не лучше ли прекратить эту страшную душевную и телесную муку, выбросившись с десятисаженной высоты на каменные плиты внутреннего двора?..»

Мы оставили Дюпона, Дюваля и Жанну на яхте в Генуэзском заливе в полной власти двух разбойников, задавшихся целью похитить секрет и уничтожить бесследно его обладателей.

Ради первой цели друзей окружили самым большим вниманием и предупредительностью. Оставляли их одних, но следили за ними и подслушивали их разговоры. На вопрос: «Куда едет судно?» был ответ, что едут в Ниццу, согласно желанию господина Дюваля, которому необходимо вернуться в полк. После этого судно войдет в полное распоряжение господина Дюпона.

Этот великодушный акт совершенно усыпил все подозрения наших друзей, так что они перед сном, не зная, что их подслушивают, заговорили, наконец, о том, что так интересовало их хозяев. Начал Дюваль:

— Ты знаешь, Анри, что твоя машина в Генуе?

— Как в Генуе?! Она здесь, на яхте, так же как и бумаги, ее касающиеся. Теперь они в полной безопасности. Высадив тебя и Жанну в Ницце, я возвращусь с нашими новыми знакомыми в Италию и буду продолжать свои занятия. Вы можете ко мне приехать, я вам дам знать, где остановлюсь и устрою свою резиденцию.