Павел Сурков - Игра в Шекспира

Пембрук. Что происходит в монаршей голове — об этом даже Сесил нам не скажет…

Мэри. Но если наша малышка Елизавета права — то это было невероятно умно: вывести собственного предка в числе главных злодеев пьесы!

Елизавета. Не злодеев. Исторических персонажей, все в соответствии с историей, все по правде.

Джонсон. Надо сказать, что стихи у Роджера вышли отменные… Просто на удивление. Большой стихотворный текст, вообще без прозы… Неудивительно, что пьеса была так популярна у публики.

Елизавета. У Роджера никогда не получались большие стихотворные тексты, скажу я вам… Я была чуть больше… усидчива.

Мэри. Милочка — так это — вы?… Это была ваша идея — выставить Рэтленда в черном цвете, чтобы спасти мужа от только-только начавшего зарождаться мятежа?

Елизавета (тихо). Роджер не посвящал меня в тонкости бесед с Эссексом и Саутгемптоном, но кое-что я слышала… И понимала… И я вписала в суфлерский текст строчки…

Пембрук . « Друг Ричарда, он герцогства лишен, и только графом Рэтлендом зовется»… Какая блестящая идея!

Мэри. Невероятная, просто невероятная! Понять, что зреет заговор — и так защитить супруга…

Елизавета. А как еще должна поступать жена? Только защищать своего мужа — и никак иначе… Если я не смогла защитить отца, то… (плачет)

Джонсон. Он сам того желал, двух мнений быть не может…

Мэри (утешая Елизавету, злобно Джонсону). Бездушное вы чудовище, Джонсон! Просто бездушное! Ну как такое вообще можно произносить?

Джонсон. Можно, можно… Можно и не такое произносить. Было бы ради чего… Была бы цель, а остальное додумается и доделается. Другими и за нас. Эй, Пембрук, может, еще вина?

Пембрук. И за что вы предлагаете выпить?

Джонсон. Ну, как же? За Шекспира!

Пембрук (поднимает бокал). За Шекспира!

Мэри. Неймется вам…

Елизавета (утирает слезы). Новая пьеса Шекспира почти готова.

Джонсон. Трагедия?

Елизавета. О да…

(Двор дома Фрэнсиса Бэкона. По двору прогуливаются Бэкон и Рэтленд)

Бэкон. Любезный Роджер, вы понимаете, чего мне стоило уговорить нашего дражайшего друга Роберта Сесила предоставить нам с вами возможность этого свидания. Я думаю, вы понимаете, зачем я пригласил вас сюда?

Рэтленд. Если честно, не очень понимаю — и буду благодарен объяснениям.

Бэкон. Все просто. Я не могу позволить себе остаться один на один с нераскрытой тайной. Знаете, не что так сильно не мучает, как тайна, от разгадки которой остановился в одном-единственном шаге. Согласитесь, ужасающее мучение!

Рэтленд. И что же это за тайна, которую вы так хотите раскрыть?

Бэкон. Очень простая тайна. Невероятно простая. Я думаю, вы знаете, Рэтленд, что все вокруг — и при дворе в том числе — знают о том, кто пишет под именем Шекспира. При этом есть одна вещь, есть один-единственный вопрос, который, признаюсь, не дает мне покоя. Совершенно не дает покоя.

Рэтленд. Да не томите же, спрашивайте!

Бэкон. Понимаете, Рэтленд, вот ведь, в чем штука… В наше время, когда театр уже почти перестал быть одни-единственным развлечением, когда люди ходит поглазеть на подмостки не только для того, чтобы позабавиться очередной сценкой из давних дней — в наше время, когда театр становится чем-то… Чем-то большим, чем был раньше… И уже не зазорно, решительно не зазорно сочинять для театра и подписывать сочинения своим именем. Вон, Бен Джонсон этого не чурается. А вы…

Рэтленд. А что я?

Бэкон. А вы продолжили ту давнюю игру, в которую мы с вами начали играть еще в детстве. Но я-то считал это забавой одинокого ребенка, а вы сделали ее не столько забавой, сколько целью жизни… Вот я и хочу вас спросить, мой дорого Рэтленд, мой маленький Роджер — зачем? Почему?

Рэтленд. Почему?… Вам действительно не понятно?

Бэкон. Нет. Совершенно не понятно. Я все еще вижу маленького мальчика, друга моего старого друга Джона, человека великих достоинств, невероятной храбрости и безукоризненной чести. Я вижу несчастного мальчика, который остался совсем один, мальчика, потерявшего отца, потерявшего надежду… Мальчика, которого я приютил в своем доме, с которым мы допоздна засиживались в библиотеке, мальчика, который с детского возраста проявил недюжинный поэтический талант. Мальчика, который принес мне написанную им пьесу — и это… Это был шедевр. Это поражало — как столь юный, неопытный ум мог породить такое совершенство…

Рэтленд. Я опущу слова о совершенстве, дорогой Фрэнсис, но вот то, что ум мальчика взял и породил новую пьесу — в этом нет ничего удивительного. Слишком многие впечатления навалились на меня, словно снежный ком… Воспоминания и фантазии овладели мной — и вот тут-то все и началось. Эти пьесы — они не рождаются откуда-то, они возникают сами по себе, словно кто-то нашептывает их мне на ухо…

Бэкон. Я помню. Я помню — и именно тогда я впервые сказал мальчику, что он — счастливейший из смертных, ведь ему суждено слышать голос Бога…

Рэтленд. Назовем это так.

Бэкон. Я был поражен. И именно тогда я предложил маленькому мальчику сыграть в удивительную, невероятную игру. Никто бы не поверил в то, что юноша из благородного семейства, еще и потерявший отца, вдруг открыл в себе невероятный поэтический дар. И я предложил ему забаву — невероятную, но очень простую. Поиграть в простолюдина, поиграть в нового автора — возникшего из ниоткуда, и который затем возьмет да и уйдет в никуда. И мальчик — понял… Мальчик согласился.

Рэтленд. Мальчик согласился. Мальчику понравилась эта игра — и так же пришелся ко двору глуповатый скряга Шакспер, с которым многие стали соотносить нового автора. И мальчик, и его воспитатель придумали новому автору звучное имя — Шекспир, «потрясающий копьем».

Бэкон. И вот тут и возникает вопрос, на который я не могу найти ответ… Сегодня, когда тот мальчик, которого я знал, вырос — почему ему не выйти из тени? Почему Шекспир продолжает жить? Почему не явить миру свое истинное лицо, не сбросить маску, которая только и норовит прирасти к собственной коже?

Рэтленд. Я отвечу вам, учитель. Отвечу вам от лица сегодняшнего Рэтленда — и от лица того мальчика, которым Рэтленд был когда-то… На то есть две причины. Первая — Шекспир связывает мальчика с его детством. Навсегда. Навеки. Пока жив Шекспир — живы воспоминания. Страшные воспоминания, которые мальчик отдал Шекспиру, чтобы не мучиться от ночных кошмаров, но которыми этот мальчик очень дорожит… Однажды — я помню этот вечер, как сегодня, и Шекспир его помнит тоже — отец пришел ко мне и рассказал, как Ее величество передала ему горестную роль плакальщика на похоронах шотландской королевы Марии… О, как он рассказывал об этом! Королева взошла на эшафот и благословила палача… Рука его не дрогнула — он сделал свое дело одним верным ударом, милостиво лишив королеву жизни за мгновение. И вот — палач поднимает за волосы отрубленную голову: и толпа кричит в изумлении: в этой голове, в этом лице нет ничего общего с красавицей Марией — палач поднимает за абсолютно седые волосы голову старухи… Жизнь ушла из нее вместе с молодостью, явив всем истинное лицо смерти…