Павел Сурков - Игра в Шекспира

Елизавета. Нет-нет, дорогой, пьесы Шекспира — это твои пьесы, ничьи больше, он стал твоим творением — великий поэт, с легкостью сочиняющий и трагедию, и комедию, и драму из древних времен…

Рэтленд. Кем бы я был без тебя? Мой советчик, мой ближайший друг… Моя маленькая молчунья — ты можешь несколько дней не говорить ни слова, а потом вдруг сказать несколько фраз, который враз перевернут все мои мысли и заставят их течь в новом направлении. В правильном направлении. Так река возвращается после разлива в уготованное ей Богом русло. Так после лихорадки больной успокаивается и засыпает — вот, что ты делаешь со мной… Ты лечишь меня, ты — мой врач, ты — мое спасение, ты — мой ангел-хранитель…

Елизавета (подходит, гладит Рэтленда по голове). Исступленье, бред… Ты переволновался — в самом деле, пьеса далась тебе с таким титаническим трудом…. Этот призрак, как он похож на отца…

Рэтленд. О да. Я скажу Шаксперу — когда будут ставить пьесу, пусть обрядят его в медную кирасу, такую же, как была у Роберта, когда тот пошел на дворец. Народ еще не забыл своих героев — и я сумею воскресить друга. Пусть так, пусть на секунду, но призрак восстанет и призовет к мести…

Елизавета. Но кому ты хочешь мстить? Королевы уже нет, но и та была чрезвычайно милостива к тебе, мой друг. Собака не кусает руку, которая ее гладит и кормит, понимаешь? Нельзя мстить той, кто была милостив к тебе, а уж мстить мертвецам — занятие в принципе беспочвенное и неблагодарное. Успокойся, дорогой. Тебе нужны силы — до Дании неблизкий путь. Соберись с мыслями, наведи порядок в бумагах…

Рэтленд. А ты?

Елизавета. А я стану тебя ждать. Так повелось испокон веков. Сперва мужчины уходили на охоту. Потом — на войну. Теперь их шлют посланцами в другую страну, чтобы не допустить войны. А женщина ждала дома. Поддерживала огонь в печи. И зажигала свечу на окне, чтобы муж знал, что его ждут. И на темной дороге он мог увидеть огонек в родном окне — там не спят, там его ждут. Всегда. Пока горит этот огонек — он нужен. Я дождусь тебя, муж мой. Свеча всегда будет гореть в моем окне, чтобы в любую тьму ты сумел найти дорогу домой. Помни об этом. Думай о свече в моем окне, в нашем окне — и ты всегда найдешь дорогу домой.

Рэтленд. Свеча в окне…

Елизавета. Не погаснет, пока ты не вернешься домой. Я обещаю (обнимает его, затемнение).

Занавес

(Дом Роберта Честера. Сам хозяин нервно ходит по комнате, на это смятение с удивлением взирают Джон Донн и Бен Джонсон)

Честер. Уму непостижимо! Просто уму непостижимо! Кто? Как? Зачем? Собрание трудов Шекспира? Кому, кому это выгодно?

Джонсон. Всем. Всем без исключения, Роберт. Всем и в первую очередь — нам с тобой. Все, что мы можем сейчас — это просто смотреть на происходящее…

Донн. Не каждый поэт может похвастаться таким вниманием к собственной персоне, Богом клянусь!

Джонсон. И Шекспир — станет нашим знаменем, нашим лидером, если угодно. Первым среди равных, главным поэтом, главным автором нашего времени. Скажут — «вспомни достославные времена Елизаветы» или «вспомни короля Иакова» — и немедленно вспомнят Шекспира.

Донн. Не вас? Не меня? А — Шекспира? Того, кого и нет?

Джонсон. Потому и вспомнят. Он совершенней нас. Нет, конечно, кто-то будет помнить три-четыре строчки из наших с вами, любезный Джон, стихотворений, но не более того. Лишь три-четыре строчки и все.

Честер. И все… И все… Интересно, Джонсон, почему вы, прекрасный поэт, так низко себя размениваете? Казалось бы — успех, талант, такое умение жонглировать словами и рифмами, какое не снилось ни одному из нас… И тут — вы сами признаетесь в собственной беспомощности и отдаете все… Кому? Вы понимаете, кому?

Джонсон. Когда он был в беде — вы одним из первых протянули ему руку помощи.

Честер. Рэтленду! Рэтленду, но не Шекспиру!

Джонсон. Вы не думали, кто перед вами. Вы боялись за Рэтленда, но восхищались Шекспиром.

Честер. Я восхищаюсь им и по сей день, но…

Донн. Ах, дорогой Честер, неужели вы не видите, что наш любезный Джонсон уже совершил свой главный подвиг самопожерствования! Он открестился от собственной вящей славы, он отдал ее Шекспиру, он фактически обвинил нас всех в ничтожестве, и отрекся от короны, которая была его по праву, в пользу совсем другого человека.

Честер. Которого, в общем, и нет! Господа, я согласен — мы затеяли великолепную игру, и эта игра — игра в Шекспира! — была проведена просто блестяще. Но, позвольте, надо же знать меру! Надо же, в конце концов, прекратить эту безумную игру, пусть и эффектную, но, господа, каждая игра должна рано или поздно закончиться! Сейчас — самое время прекратить игру, и просто жить дальше.

Джонсон. И что же, в этом случае, дражайший Честер, будет с Шекспиром?

Честер. Ничего. Уйдет в историю. Прекратить сочинять. Многие поэты бросали сочинительство и уезжали из шумных городов куда-нибудь в провинцию, к родственникам. Некоторые обзаводились семьями. Некоторые начинали торговать. Некоторые — замечу! — даже начинал успешно торговать, куда успешнее, чем писали стихи.

Джонсон. И вы всерьез желаете Шекспиру именно такой судьбы?

Честер. Она, по крайней мере, не вызовет подозрений. Зато игра завершится так, как и должна.

Донн. Мне кажется, Честер, что мы так невесть до чего договоримся. Первоначальная идея мне кажется куда более осуществимой.

Честер. Да-да, давайте вернемся к первоначальной идее! Собрание трудов Шекспира? Под одной обложкой? In folio?

Джонсон. Именно так, мой друг. Именно in folio. Финальный труд, подведение итогов.

Донн. Но для чего же думать об этом собрании прямо сейчас, когда… когда наш Шекспир еще бодр и здоров, когда и мыслей нет о каком-то подведении итогов? В конце концов, Шекспир молод и вполне может сочинить еще не один десяток весьма и весьма достойных пьес.

Джонсон. Увы, увы… Все не так уж и хорошо, как вам может показаться, старина… Все куда печальней.

Донн. Неужели?…

Честер. Но как же…

(Джонсон молча кивает. Затемнение)

(входят Хор и Дворецкий)

Хор. В те годы, в те далекие годы, врачи были чем-то средним между профессиональными шарлатанами — и, о да, — профессиональными актерами. Нет, они, конечно, кое-что могли. Например, приложить пиявку. В конце концов, пустить кровь. Некоторые знали целебную силу трав — но таких, в большинстве случаев, считали колдунами.