Елена Асеева - Сквозь сон [СИ]

Себя, как оказалось, источника болезни Лины.

Потому как та самая волнительная поездка на канатке и спровоцировала у Линочки транзиторное нарушение мозгового кровообращения, подвергло опасности ее бесценную для меня жизнь. Если бы я только мог сейчас надавать себе по морде, несомненно, это сделал, а так лишь тягостно дернулся, видимо, затем, чтобы в следующий миг воспринять слова любимой:

— Я не договорила, Вук, прервавшись. Но я должна… Должна объяснить тебе собственную трусость. Ведь я впервые струсила, скрыла правду и тем доставила такую боль тебе. Тебе, самому замечательному человеку. Однако сейчас я хочу быть с тобой предельна честна. Я решила, хватит обманывать, скрывать. Посему и говорю, что нам надо расторгнуть наши отношения, потому что я никогда не смогу тебя полюбить. Не смогу, оно как люблю другого. Я долгие дни, недели боялась себе признаться в этом. Признаться, что люблю. Люблю человека в сотни крат хуже, чем ты Вук. Он, очевидно, глупый, не воспитанный. Он, словно мое зеркальное отражение, где левое кажется правым, а хорошее отрицательным. Отражение, каковое включает в себя все обратное мне. И не просто обратное, а противоположное, противное, антагонистическое, и не столько в силу общества, в котором он рос, сколько в силу противности его местонахождения. — Линочка на немного прервалась и судорожно всхлипнула, пустив из обоих глаз, разрозненные, теплые потоки слез. — И ты не поверишь Вук, — дополнила она, когда слезинка, коснувшись ее губы, соскользнула в рот, и я ощутил ее соленый вкус. — Но я точно всем этим противоположным дополнила себя до чего-то целостного, единого, до замкнутого пространства в котором существует, одновременно, женщина — мужчина, ночь — день, темное — светлое. Поэтому я и написала это произведение, поэтому такая музыка, которую ты не понял. Ее может понять только он, моя половинка, частичка единого целого. Он!

Все это время, что Виклина говорила, Беловук молчал, нежно прижимая ее к груди, поглаживая по белокурым волосам, и порой целуя в макушку, так как совсем недавно целовал я Маришку. Вкладывая в тот поцелуй всего-навсего поддержку, заботу, не более того. Его объятия сейчас меня не злили, не раздражали, не вызывали ненависти, так как я понял — он никогда не был моим соперником. А Лина и ранее недоступная, сейчас, когда влюбилась и вовсе превратилась в недосягаемую мечту. Вероятно, поэтому я перебравший с лекарствами, которые мне выписали врачи и сбитнем деда не смог полноценно вселиться в ее тело, а наблюдал за всем со стороны. И если раньше мне хотелось скрипеть зубами от близости Лины и Беловука, то теперь желалось завыть. Вроде до этих слов моей любимой девочки еще оставалась какая-то надежда быть с ней, а после она напрочь разрушилась.

— Ты ведь, слышал, Вук эту легенду, — понизив голос, произнесла Виклина и прислонила голову к груди своего мужа, стараясь на ней укрыться от переживаний. — Что когда-то существовала мысль и была она статична, единична. Но потом внезапно, вдруг, на одном порыве мысль пробудилась. Она наполнилась жизнью, желаниями и противоречиями. И те различия оказались столь антагонистичны, что не смогли уживаться вместе, не захотели они уступать и смирять собственное видение развития мира. Поэтому они разделились на две составляющие, на две мысли, на две ипостаси, мужское — женское, дневное — ночное, светлое — темное.

«Инь — ян», — дополнил я в такт Лине, стоило ей прерваться лишь на секунду.

— Они не просто разделились, но, и, расставшись, распавшись, потерялись в необъятных просторах Вселенной, — между тем продолжала моя любимая девочка свой рассказ и горестно вздыхала, точно пропуская его через собственное сердце, нейронные связи мозга или только меня. — Теперь они стали жить обособленно, ощущая себя единичным в собственном воззрение, желание, мечте. Впрочем, они продолжали помнить и хранить в себе ту статичность и общность, которая всегда была источником счастья. Того счастья каковое они смогли оценить лишь спустя время, лишь после расставания и одиночества. В легенде говорится, что пройдут века, тысячелетия, когда частички некогда единой мысли осознают свое сиротство, и, наполнившись желанием быть вместе, разыщут друг друга в пространстве космоса. Они встретятся, соприкоснутся, посмотрят друг другу в глаза и вспомнят об испытываемых чувствах. И тогда уже… Тогда, пережившие разлуку, страдания, покинутость вновь объединятся в цельное, дабы быть всегда вместе, уступая, прислушиваясь и любя!

— Здравствуй, Лина! Здравствуй! Я люблю тебя! — внезапно закричал я и ярко вспыхнул, как искорка, что пролетая меж двумя людьми, зарождает любовь. Желая, мечтая удержать возле себя Лину, ее чувства, сберечь надежду на любовь.

— Люблю! — мне показалось, это эхом ответила моя девочка. Только не для меня, а для кого-то иного. Такого же достойного, как Беловук и не имеющего ничего общего со мной «избалованным эгоистом и бессовестным хамом».

— Как его зовут, дорогая? — спросил Беловук в макушку головы моей девочки, всколыхнув там белокурые волосы, локоны которых заколыхались. И мне, кажется, я воспринял тот вопрос первым, потому как был также безраздельно влюблен в нее, как и он.

— Это не важно. Ты его не знаешь. Почти не знаешь, — ответила Виклина. И подавшись от груди мужа, заглянула в зеленую радужку его глаз, такую же блестящую, как и губы, лишь по окоему с черным зрачком имеющую небольшие всплески коричневого цвета и тем, будто повторяющие мои глаза. Она заглянула в его глаза так, будто просила у него прощения, хотя в случае моей любимой, стало бы точнее сказать понимания.

И я тотчас осознал, что полюбил Лину не тогда, когда впервые увидел в зеркале, в отражение серебристой поверхности ее лицо напоминающее сердечко, ее алые с правильной формой губы, белокурые, чуть вьющимися до плеч волосы, и широко расставленные, крупные миндалевидные глаза. И даже не тогда, когда заглянул в темно-синюю радужку ее глаз, совсем не заглушаемую розовой склерой, словно утонув в них.

Я полюбил Лину много раньше. Тогда, когда пребывал в ней в виде мельчайшего нейрона и слушал ее голос, вдыхал ее запах, сравнивал ее с богиней и это, несмотря, на туманность, блеклость моего воспоминания. Вопреки расплывчатости наблюдаемого и ощущаемого, мой мозг, личность или все-таки душа влюбились в Лину, раз и навсегда.

— Если дорогая, — мягко отозвался Беловук и на крупных его скулах качнулись желваки, слегка придавшие персиковому оттенку кожи красные тона. Он, видимо, был очень расстроен, но не стал то демонстрировать. — Ты решишь со мной расстаться, я не буду противиться. Сердцу не прикажешь. — Сейчас он неспешно раскрыл свои объятия, и, вздев правую руку, пальцами смахнул со щеки Лины, отдельно-замершую слезинку. — Я все понимаю, и не хочу делать тебя несчастной. Не хочу на тебя давить, и каким-либо способом доставлять неприятности. И я надеюсь, мы сохраним с тобой теплые, дружеские отношения, вопреки всему произошедшему. — Виклина торопливо кивнула, и я это не столько увидел, сколько почувствовал, так как передо мной качнулось пространство вниз — вверх. — Ты, меня познакомишь со своим избранником? С твоей половинкой? — понижая голос, и оставляя в нем одну бархатистость звучания, спросил Беловук.