Артём Яковлев - Три недели в настоящем

Сто шестьдесят километров только до деревни Раскольниково, и ещё, самое трудное, километров пять по теоретически существующей дороге, но практическому бездорожью, в которое в это время должна превращаться почти что нехоженая стезя до самой уже давно не существующей деревни Шубинки. Там теперь навечно и остались все наши деды.

Батя посадил меня за руль. Он сам пристегнулся сзади и пробормотал, закрывая глаза:

— Разбуди, когда подъезжать будешь. — и затих.

И мы тронулись. Дорогу, по крайней мере, до Раскольниково, я знал хорошо. Половину пути до самой развилки на энской трассе мы пролетели минут за сорок. Дальше за развилкой шоссе было не таким прилизанным, и, чтобы не разбудить отца, я снизил скорость. И оставшиеся семьдесят километров мы тащились ещё полтора часа.

Так, что приехали мы в деревню только в половине десятого. А ещё после почти получасового ёрзанья по грязи добрались наконец до моста, за которым уже и было кладбище — цель нашего сегодняшнего путешествия. Отец проснулся сам, когда я пытался проскочить очередную грязную лужу.

Мост через речушку уже давно был только пешеходным. И лет десять, как нуждался в капитальном ремонте. Поэтому Приус я оставил, загнав в кусты у тропы, и мы вдвоём отправились через мост пешком со всеми своими сумками.

Здесь я бывал уже дважды. И в прошлый раз мы втроём с мамой приезжали сюда летом 2014 года. Но из-за безостановочно ливших дождей почти ничего сделать не смогли. Поправили с отцом только крест деду Евграфову Сильвестру Павловичу, подлатали скамейку перед могилой у прадеда Евграфова Павла Демидовича, которого все в нашей семье почему-то звали дед Катай, да прикрутили на памятник дедовой матери Егоровой Фаине Онисимовне специально заказанный в мастерской металлический портрет с послевоенной её фотографии.

Мы оказались не единственными, кто решил сегодня навестить это место. На взгорке, на котором расположилось старое скромное, позабытое в лесу кладбище, уже трудилась какая-то женщина. Она прибиралась между не так уж аккуратно расположенными могилками, убирая прошлогодние ветки и листья. Женщина, когда подошла к нам ближе, разговорилась с отцом. Оказалось, у нас было много общего. Елена Трофимовна, как её звали, знала моих дедов и в детстве даже играла с отцом, когда он однажды приезжал в Шубинку лет сто назад.

— Редко приезжаете сюда! — посетовала она. — Да, и вообще сюда мало кто ходит. Я уже лет двадцать каждый год по нескольку раз прихожу. Прибираюсь тут, чтобы всё не заросло. И только три раза за это время других видела. Боюсь, меня не будет — некому будет за порядком следить.

И мы с отцом тоже принялись «следить за порядком». Пока я пропалывал и подравнивал могилки родни, и выравнивал покосившиеся от времени кресты, батя их протирал и подкрашивал надписи. Работа не сложная, но кому-то всё равно делать её было необходимо.

Более-менее освободились мы только к половине первого. Солнце стояло уже в зените. И потеплело. Я снял куртку дяди Вити и положил её на скамейку у последнего места жительства Павла Демидовича Евграфова, которую мы ремонтировали в прошлый раз. Прибрал скошенный мусор, отнёс и закопал его у берега речушки. И мы, с гордостью оглядывая содеянное, сели на скамейку позавтракать. Мама приготовила нам целый пир. Хватило бы на взвод пехотинцев. Поэтому мы пригласили и Елену Трофимовну, которая тоже к этому времени собралась уходить. Но батя сказал, что подвезёт потом её до Раскольникова. И она осталась и устроилась рядом с нами на пеньке.

— Ты выглядишь неважно. — констатировал отец. — Устал отдыхать?

Это был шанс рассказать о моих недавних проблемах. И я начал:

— Помнишь, батя, я спрашивал тебя про часы дяди Вити?.. Так вот, они оказались машиной времени…

Елена Трофимовна, слышавшая наш разговор, почему-то рассмеялась. А отец спросил:

— Ты имеешь в виду, что они очень точные?

— Нет, я имею в виду машину перемещений во времени…

Елена Трофимовна, как-то поняв, что смех сейчас и здесь будет не к месту, смеяться больше не стала, но начала смотреть на меня с каким-то непонятным сочувствием. А отец сосредоточенно пытался найти, что можно мне ответить на такое безумное заявление. Он всегда к своим словам относился очень серьёзно. Должность чиновника по связям с общественностью вынуждала.

— Как у Уэллса? — наконец нашёлся он.

— Нет. — возразил я. — Настоящая. Но только работающая назад и обратно…

Отца, моё «назад и обратно», добило окончательно. Что это я имел в виду? Одни глупости на уме у мальчишки, наверное думал он. Никаких машин времени нет в природе и никогда не было… Это всё ясно отражалось на его лице.

— Ну, ты даёшь! — сказал папа.

Я понял, что моя идея познакомить сейчас отца со своими проблемами была окончательно и безнадёжно глупой. И я замолчал. Наш поздний завтрак на свежем воздухе проходил после этого в полной тишине.

Закончив скромно пировать, мы собрались, перенесли через мосток свои пожитки, сели и готовились двинуться в обратный путь. Батя, на этот раз, занял место водителя, а я пристегнулся рядом. Елена Трофимовна села вместе со своими граблями на пассажирское место сзади. И все двадцать минут мы с отцом не обменялись ни словом. Но, когда в Раскольникове наша попутчица вышла, батя неожиданно спросил:

— Так что там с машиной времени?

— Тебе же не интересно. — съехидничал я.

— Ты считаешь, что я безразлично отношусь к твоим словам?

Я не ответил. Это было и так ясно. Хорошо уже, конечно, что он всё-таки вспоминает иногда о моих словах. Но отца это, видимо, заело, то, что я с ним не стал говорить. И он стал время от времени задавать наводящие вопросы. С чего я решил, что те часы — это машина времени? Может быть это как-то связано с новейшими научными идеями, которыми ему было некогда интересоваться? Или это кто-то сказал, что часы могут быть машиной времени… Наконец, далеко за развилкой, когда мы проезжали уже Лебяжинское водохранилище, я не выдержал:

— Можешь мне не верить, но я за две недели своего отпуска нагулялся в прошлом до отвала. И с братом твоим Витей встречался. Правда, у нас не было даже полчаса, чтобы нормально поговорить… Я ему даже не успел сказать, когда и от чего он умрёт. Но он мне потом прислал записку на трёх листах. Ты знаешь, что он родился не в 1963 году, а много-много позже. Может быть, его родителей даже ещё нет…

— Постой, погоди! — батя вырулил на обочину и остановил машину. — Я что-то ничего не понимаю. Я тогда участвовал в похоронах… Да и ты… сам… Ты хочешь сказать, что он живой?

— Нет! Я только хочу сказать, что говорил с ним… четырнадцатого марта этого года. Но на календаре у него тогда было двадцать четвёртое сентября две тысячи одиннадцатого… То есть около шести с половиной лет назад.