Андрей Валентинов - Лейхтвейс

Поразмышлять… Подумать… Думать…

Рената стояла возле стальной двери, очень похожей на вход в бомбоубежище. На ней форма, но странная, незнакомая. Синяя пилотка, китель, черная юбка чуть ниже колен, петлицы тоже синие – чистые, без знаков различий.

И тут Лейхтвейс впервые удивился. Уйдет – и все? А если слегка задержать? Чего эта уверенная в себе девица совсем не ждет?

Он потер висок, смиряя бунтующую боль.

– А ты красивая, Рената. Знаешь, если бы не одна девушка, я бы в тебя, пожалуй, влюбился.

Смуглое лицо слегка дрогнуло, на малый миг, словно от порыва ветра.

– Выходит, я хуже?

Воспитанник Карла Ивановича еле сдержал улыбку. Раз – и заговорила. Не больно? И ответил от чистого сердца:

– Ты не хуже, Рената. Ты такая же крылатая, как и она. Но все приходит в свой час. Однажды нас выстроили на летном поле. Пять планеристов, пять мальчишек. Ранцы мы уже видели, и очень ждали первого полета. И появилась она… Собственно, и все, больше для счастья мне ничего не нужно.

Рената ничего не ответила. Взялась за стальной дверной рычаг, потянула на себя…

– Есть потрошение, а есть допрос, – объяснил как-то куратор. – Первого никто из нас не выдержит. Начинать следует сразу, не теряя ни минуты. Сначала слова, чтобы ты растерялся и утратил веру, а потом боль – без перерыва, без малейшей паузы, до результата. Так работают профессионалы. Чиновники и просто любители делают одну и ту же ошибку – дают арестованному прийти в себя. А дальше начинается поединок. Некоторые думают, что главное – заставить человека заговорить. Тоже ошибка, разговор превращается в диалог. Следователь забывает, что он тоже человек.

– Как у Ницше, – рассудил Лейхтвейс. – «И если ты долго смотришь в бездну…»

– «…То бездна тоже смотрит в тебя», – подхватил Карл Иванович и улыбнулся, что случалось не слишком часто. – Ваши соотечественники все сформулировали в одной емкой фразе.

Николай Таубе кивнул:

– Помню. Не верь, не бойся, не проси.

Во сне было небо, солнце и любимая девушка – совсем рядом, только протяни руку. Они летели над ослепительно-белыми облаками, похожими на несомые ветром паруса. Земля далеко, и о ней не хотелось думать.

Ладонь инструктора Вероники Оршич затянута в черную тяжелую перчатку, словно в латную рыцарскую рукавицу. Лейхтвейс понимал, что никогда не коснется ее пальцев, не скажет ничего, даже не намекнет. У синеглазой своя жизнь, такая красивая, как она сама, и в этой жизни ему, мальчишке-эмигранту, нет места. Но это почему-то не огорчало, напротив, придавало силы. Он тоже небесный рыцарь. Слова не нужны, если ты способен на большее. Вероника старше, умнее и опытнее, она – синь от небесной синевы. Но когда-нибудь они встретятся над облаками на равных.

Полет был бесконечен, словно жизнь. «Тебе совершенно не за что умирать…» Есть! Только умирать нельзя, он лишь в начале пути. Дон Кихот, странствующий идальго, вызвал на бой ветряную мельницу – и проиграл. Он, Лейхтвейс, проиграть просто не может, хотя у его мельницы крылья из острой стали.

Солнце светило ярко, небо казалось бездонным, и первый подвиг был еще впереди.

Он победит.

– Призраки! Мертвецы! Ламии! – холеные ладони подесты плавно взметнулись к потолку. – Ужас и дикость! И в таком месте мне выпало служить Отчизне! В Риме не хотят понять, что здесь до сих пор царит самое настоящее Средневековье. Дорогой синьор Руффо! Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от тех, кто распространяет этот яд!..

Джузеппе Гамбаротта, тяжело шагнув к письменному столу, безошибочно извлек из стопки папок нужную.

– Сюда я складываю все подобные байки. Жаль, братьев Гримм уже нет в живых! К сожалению, все эти сказки про местную нежить далеко не безобидны. Человек исчезает, и дюжина свидетелей готовы подтвердить, что его увела с собой Белая Градива. И как прикажете его искать, если сам синьор бригадир охотно такое пересказывает? А ведь образованный человек!..

Князь внимал, не перебивая. Он здесь гость, главное же, до заветных шести часов пополудни оставалось еще целых четыре минуты. Радиоприемник, новенький немецкий «Телефункен», скучал на столике возле окна.

– А после заката мы с вами прогуляемся по здешним улицам вместе. Если вы, конечно, не против. Выберем подходящий день, лучше всего в полнолуние…

Как ни далек был Дикобраз от светских условностей, однако визиты должно отдавать, тем более, в доме подесты имелась такая заманчивая приманка. Послушать вечерние новости синьор Гамбаротта согласился после первого же намека.

– О-о! Синьор Руффо, это очень патриотично. Увы, из-за всех этих забот я даже газеты просматриваю не каждый день. Передовицы мне пересказывает секретарь…

Синьор Гамбаротта прекратил обличать своих суеверных земляков очень вовремя, без двух минут шесть. Князь, едва удержавшись, чтобы не включить «Телефункен» самому, терпеливо дождался, пока засветится зеленым его единственный глаз. Осталось легким движением верньера «поймать» Рим и поудобнее усесться в глубокое старое кресло.

…Будь он дома, Дикобраз настроил бы приемник на Лондон. Однако такой патриотизм подеста мог бы и не оценить.

– «Говорит Рим! Говорит Рим! Передаем краткую сводку последних известий. Вождь итальянского народа Бенито Муссолини выступил с большой речью, посвященной будущему страны, Средиземноморья и всего мира…»

Князь полез в карман, но вспомнил, что оставил блокнот в гостинице. Осталось понадеяться на память.

Диктор был в ударе. Даже интонация казалась знакомой, словно сам Кувалда стоял у микрофона, вздыбив вверх тяжелый подбородок и сжимая кулаки. «Наша благородная раса должна занять достойное место в современном мире! Настал час вспомнить славные времена великого и непобедимого Рима!..»

Прочие новости прозвучали скороговоркой. Князь их тоже почти не слушал, решив дождаться газеты. Успеется, ничего важного. Вот бывший капрал действительно сумел удивить.

– Синьор Руффо, а почему империя – Латинская? – осторожно поинтересовался подеста, когда погас зеленый «глаз» «Телефункена». – В школе нам говорили, что наша империя именовалась Римской!

Князь встал и подошел к подоконнику. За чисто вымытым стеклом – знакомая площадь. Почта, старинный собор с мощами святого Иоанна, муниципалитет… Можно и промолчать, сославшись на глубокую мудрость Дуче, непостижимую простым смертным, однако слышанное хотелось разъяснить и себе самому.

– Муссолини выступал в Валенсии в присутствии генерала Санхурхо, одного из лидеров испанских «белых». Тот монархист, но династия Бурбонов слишком скомпрометирована. Дуче пообещал Испании мир, единство, полное восстановление исторических границ – и нового короля. Все это она получит, когда станет частью новой империи. Латинской – по той же причине, отчего Латинской стала Америка.