Игорь Дручин - Глухая орбита вечности

Да, корабль стал их последним прибежищем. Так повелось с тех пор, когда рухнули последние надежды на возвращение. Те, кто покинули корабль, чтобы обжиться на новых местах, среди природы, чем-то похожей на земную, научились создавать все необходимое для жизни, используя энергию, транслируемую с корабля, но когда поняли, что без помощи своей цивилизации им не суждено вернуться, думали уже о том, чтобы память о них не стерлась на родной планете и завещали перенести прах на Землю. Сто двадцать световых лет отделяли их от Солнечной системы, значит, сигнал бедствия за это время только дойдет до Земли. Столько же времени придется ждать ответа. Шутка сказать, двести сорок лет, не говоря уже о времени на подготовку спасательной экспедиции. Нет, это выше предела продолжительности жизни. Байдарин усмехнулся. Люди всегда мечтали о бессмертии. Древние греки наделяли бессмертием богов и героев; в средние века к этой категории относили святых... С развитием науки стали мечтать о собственном бессмертии, и на всех этапах ученым казалось, что они находятся на грани его открытия: стоит получше разобраться в строении клеток и наследственного аппарата — и можно увеличить продолжительность жизни до двухсот, пятисот и, наконец, тысячи лет! Отнюдь! Еще в начале третьего тысячелетия усилиями геронтологов средняя продолжительность жизни человека достигла ста тридцати лет. Более крепкие дотягивали до ста пятидесяти. Через этот естественный порог перешагивали по-прежнему единицы, и спустя два века загадка барьера старости оставалась неразгаданной. В век околосветовых скоростей всесильная медицина перед лицом этой тайны была столь же беспомощной, как и в век открытия атомной энергии.

Байдарин потер лоб и вздохнул. Конечно, может быть, за прошедшие сто лет на Земле и достигли бессмертия, но им, прикованным к здешней планете, уже не суждено воспользоваться этим достижением. С другой стороны, он был убежден, что феномен обновления существует на здешней планете, но подтвердить эту версию не удалось никому. Шли годы. Поселенцы умирали: кто от болезни, кто от старости, кто от ностальгии. Пытались сблизиться с коренными жителями планеты — краснокожими, здоровыми и всегда довольными своей жизнью дикарями, но те даже поначалу неохотно принимали приглашения, а потом и вовсе наложили табу на общение. Так бесплодно кончилась попытка сближения двух цивилизаций: поселенцы жили своей жизнью, аборигены — своей. Когда умирал поселенец, тело его доставляли на корабль и хоронили в капсулах анабиозного отсека. Туземцы своих соплеменников не хоронили. Предчувствуя смерть, больной или старик уходил в долину Смерти. Как он проводил последние дни своей жизни, никто не знал. Это было табу, как и вход в деревни. Когда археолог и этнограф Климов, облетая на эквиплане районы, где он рассчитывал обнаружить древние стоянки, снизился над этой долиной, его забросали копьями и стрелами. Удалось рассмотреть множество тростниковых хижин на берегу прозрачной реки, большей частью заброшенных и уже тронутых следами Разрушения...

Байдарин поднялся. Солнце давно село, накатывался ночной мрак, вызывая чувство бесприютного одиночества. Сергей Александрович вошел в дом, но воспоминания, как дурной сон, не оставляли его. Байдарин ближе других был знаком с туземцами. Их деревня находилась в часе ходьбы от его дома. Мимо его окон они часто ходили на охоту или на рыбалку. Это всегда были мужчины, вооруженные копьями. Женщин он встречал лишь вблизи деревни, да и то редко. Случалось, что мужчины останавливались у его дома на отдых. Один из них степенно приближался и клал на крыльцо рыбу или хороший кусок мяса. Прежде, когда Сергей Александрович был помоложе, они делали это скрытно, теперь — демонстративно. Однако, если Сергей Александрович выходил навстречу, они немедленно поднимались и уходили.

Когда-то Байдарин спас вождя их деревни Шибу Ши от невыносимой боли, а возможно, и смерти...

Тогда туземцы ушли, не проявив никаких чувств, и только месяц спустя он нашел на крыльце их первое подношение — связку свежей рыбы. С этой первой данью признательности у поселенцев снова возникли надежды на контакт с аборигенами, но все осталось по-прежнему, хотя время от времени на крыльце Байдарина появлялись новые подношения.

Засветился экран связи. Байдарин нажал клавишу, включая запись. Последние годы он многое записывал, считая, что их беседы с поселком помогут полнее понять грядущим исследователям атмосферу их жизни и дополнительную информацию, которую считают важной сами поселенцы.

На экране возникла фигура Леонида Игнатьевича Журавлева. Глядя на его сухое, изрезанное глубокими морщинами лицо, Байдарин непроизвольно вздохнул.

— Как жизнь, старина? — голос Журавлева, тихий, с хрипотцой, насторожил Байдарина.

— А ты как?

— Плохо, старина. Что-то неможется... А Володя совсем плох... Придется тебе нас тащить на корабль... Останешься один, как могиканин.

— Поскрипишь еще, Игнатьич,— подбодрил Байдарин, глядя на биохимика.— Ты ведь всю жизнь на пилюлях — и ничего...

— Ладно, не утешай. Просьба у меня... Возьмешь штаммы с последней генерацией вируса Е-735. Приглядишь за ними пару лет, может, получится обновление...

— Мне уже не дотянуть.

- Возьму, Леонид Игнатьич.

— Вот и хорошо. Ты у нас живучий. Может быть, встретишь наших... Как твои эскимосы? Не появлялись?

— Давно не было.

— К нам твой крестник заглядывал или его сын... Не знаю, кто их, молчальников, разберет. Я с ним разговариваю, а он как не слышит. Смотрит своими глазищами, как будто прикидывает, долго ли еще протянем... Так и не добился от него ни одного слова. Зря мы изучали их язык: все равно тайна обновления осталась за семью печатями...

— Ты все еще веришь, что они могут?

— Веришь,— хмыкнул биохимик.— Куда деваться? На моей жизни третий случай среди аборигенов, которых я знал.

— Ты думаешь, Шибу Ши...

— Не думаю, предполагаю... Он выглядит семнадцатилетним юношей... Если это он, конечно...

Байдарин вздохнул.

— Он. Можешь не сомневаться. Хотелось бы на него взглянуть. У него, как и у У Као, был глубокий шрам на правом плече.— Шрам, говоришь? Не заметил. Может, и не он, хотя, если феномен обновления существует, шрам тоже может сойти... У меня был случай с корноухим. Изодранное ухо заросло. Жаль, кролик погиб...

Журавлев откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

— Прости,— сказал он минуту спустя, усилием воли подавляя головокружение и слабость,— выдохся... Теперь получше...

— Игнатьич, честно... Опять на себе пробовал? — встревоженно вглядываясь в лицо биохимика, спросил Сергей Александрович.

— На ком же еще? Володя и так плох...

— Я приеду, Игнатьич!