Виль Быков - На суше и на море, 1990 [антология]

Мы вертим в руках злосчастные бутылки. За них уже уплачено. Отступать поздно. «Смелее! — говорю я Василию Евграфовичу. — Моряки наши только что были здесь, народ тертый, ученый, не сдрейфили!»

Я заглядываю в тетрадь. Что за чертовщина? В списке чаще других встречается фамилия самого помощника капитана. А он сегодня несет вахту на судне. Правда, выведена она разными почерками: наши моряки нашли выход из щекотливого положения. Нам ничего не остается, как последовать их примеру. Хозяин удовлетворенно кивает и отпускает нас с миром. После этой процедуры наше настроение заметно улучшается.

— Там на него написано одного рома бутылок 15! — восторгается Василий Евграфович и тут же мрачнеет: — А если в городе ЧП, так ведь сразу к нам, на корабль.

— Не беспокойся, мы скоро уйдем в море, — успокаиваю я своего впечатлительного друга. — А в Антарктике нам сам черт не страшен.

На судно мы поднялись, когда на Столовую бухту уже опустилась ночь. Мы не спешим в душные каюты, прохаживаемся по палубе, всматриваемся в огни города, мысленно возвращаясь туда, где только что побывали.

Группа моряков собралась на ботдеке. У всех отменное настроение. Когда же на палубе появляется бронзоволицый моряк из палубной команды, все вдруг начинают смеяться. Он сам, однако, отнюдь не разделяет всеобщего восторга. Оказывается, его, смуглого от природы, да к тому же еще изрядно загоревшего в тропиках, пару часов назад выставили из пивного бара, приняв за цветного.

Я смотрю на незнакомые южные созвездия, вдыхаю аромат этой удивительной ночи. Воздух здесь, на границе суши и моря, нежный, хмельной, будто настоянный на многих травах.

Почти все уже разошлись по каютам. Только у трапа замер, облокотясь на поручни, вахтенный: то ли дремлет, то ли изучает звездное небо. Нельзя сказать об этой ночи лучше, чем Гончаров:

«Южная ночь таинственна, прекрасна, как красавица под черной дымкой: темна, Нема; но все кипит и трепещет жизнью в ней, под прозрачным флером. Чувствуешь, что каждый глоток этого воздуха есть прибавка к запасу здоровья; он освежает грудь и нервы, как купанье в свежей воде. Тепло, как будто у этой ночи есть свое темное, невидимо греющее солнце…»

Первое, что я делаю, проснувшись, — гляжу на Столовую гору: она в облаках. Значит, и сегодня подняться туда и окинуть единым взглядом всю Южную Африку не удастся.

Несмотря на ранний час, в порту оживленно. Раздаются сиплые, отрывистые сигналы буксиров, где-то за пакгаузами скрипит, жалуясь на отсутствие смазки, подъемный кран. Это все рабочие, будничные голоса.

Но вот от пассажирского причала плывет низкий бархатистый звук. Там готовится к отплытию белый красавец — трансокеанский лайнер «Аркадия». В мягком звучании ощущается довольство, праздничность. Интересно, куда лежит его путь? От мыса Доброй Надежды можно плыть во все стороны света. Но одно направление для этого богатого, нарядного «пассажира» можно наверняка исключить — курс на юг, в холодные воды Южного океана, ко льдам Антарктиды.

Знакомый грузовичок подвозит к пирсу портовых рабочих. Трое африканцев в замызганной одежде начинают драить причал длинными щетками. Как только грузовичок уезжает, они бросают это занятие и подходят к борту нашего судна. Моряки угощают их сигаретами. Но тут появляется сверкающий голубой лимузин, и африканцы возобновляют работу.

Это приехали ученые, двое сотрудников местной геофизической обсерватории: их заинтересовали наши исследования в Антарктиде. Один из них, сухопарый, бледный, с большой головой, в круглых очках, в строгом костюме и галстуке, удивительно напоминал жюль-верновского Паганеля: «длинный гвоздь с большой шляпкой». Другой выглядел проще — румяный, крепкий, в рубашке с короткими рукавами.

Осмотрев судно, они пригласили нашего профессора, а с ним меня и Василия Евграфовича проехать в геофизическую обсерваторию, а по дороге познакомиться с окрестностями Кейптауна. Мы не заставляем себя упрашивать и спешим к машине. Румяный геофизик со звучной старинной фамилией Ван-Дейк садится за руль и предлагает нам с Василием Евграфовичем занять переднее сиденье, откуда удобнее фотографировать.

— Разве можно садиться впереди втроем? — спрашиваю я.

— Почему же нельзя, — отвечает Ван-Дейк, — машина просторная.

Его долговязый коллега, по имени Жак, устраивается сзади с нашим профессором.

Лимузин плавно трогается. Выехав за пределы порта, мы скользим по прибрежной улице. По одну сторону дороги тянутся пляжи, отгороженные от моря плавательные бассейны, по другую — ряды светлых многоэтажных домов, опоясанных балконами. «Си пойнт», — называет район водитель. Дорога начинает огибать с запада массив Столовой горы. Мы мчимся по левой стороне шоссе.

Оно красиво вписывается в изгибы рельефа. Чуть ниже параллельно ему следует полотно одноколейной железной дороги. Немногим более ста лет назад как раз в этом же направлении совершил ознакомительную поездку по Капской колонии Гончаров.

Только путешественники тогда в отличие от нас ехали не спеша, в карете, запряженной четверкой лошадей по две в ряд. У них было время неторопливо обозревать окрестности, думать, размышлять. Мы же при скорости в сто километров в час только успеваем вертеть головами. Желтовато-красные, довольно унылые склоны гор, поросшие чахлым кустарником, сменяются оазисами с пышной растительностью, уютными коттеджами в тени старых раскидистых деревьев. Во многих местах вдоль обочины тянется невысокая проволочная ограда. Мы интересуемся, не от тигров ли она или от каких других диких животных: во времена Гончарова в окрестностях Кейптауна было полным-полно хищников.

— Нет, — улыбается Ван-Дейк, — дикие звери здесь сейчас не водятся, но в наших заповедниках их достаточно. Только там и можно увидеть львов, тигров, слонов, носорогов. А тут, — он кивнул на проносящиеся мимо скалистые склоны, — разве что рискуешь встретиться с ядовитой змеей. Ограды же — чтобы пасущийся скот не выбегал на дорогу. Скорости высокие, и возможны аварии.

Скалистый ландшафт сменяется зеленью кустарников. На некоторых — крупные, с кулак величиной, желтые цветы. «Протея! — восклицает сидящий сзади профессор. — Хорошо бы сфотографировать».

Ван-Дейк останавливает машину у светлого дома. Оказывается, на этой территории расположен питомник. В нем собрано около 260 разновидностей протеи, иной раз лишь отдаленно похожих друг на друга. Об этом, а также об уникальной и разнообразной местной флоре, которую ботаники называют капской, рассказывает похожий на Паганеля Жак. На крайнем Юге Африки насчитывается около 14 тысяч видов одних только высших растений.