Герман Малиничев - На суше и на море, 1989 [антология]

Будкин пробудился. Энергичный, деятельный. Одевается, песенку напевает: «А ты куда меня ведешь, такую молодую? А я веду тебя гулять, раз, два, три, четыре, пять…» С утра у него оптимистический репертуар. И аппетит зверский. В командирскую палатку завтракать спешит. Увидел поморника, выругался, камнем в него запустил. Обиделся поморник, отлетел в сторону.

— Ты чего птицу обижаешь? — вступился Гриша.

— Так это же бандит с большой дороги. У меня в прошлой экспедиции такой вот гусь бутерброд увел с икрой!

— Баклажанной?

— Баклажанную жалеть бы не стал. А нам под Новый год натуральной выдали, красненькой! Смачный я бутерброд соорудил, трехэтажный. Банка нам на троих полагалась, так я свою долю всю сразу выложил, не люблю мелочиться. Подготовились мы к торжественному моменту, и в палатку нас набилось не семеро, как сейчас, а в два раза больше: не повернешься, локтями друг в дружку упираемся, посуду негде поставить, в руке держим, к сердцу прижимаем. Чего, думаю, мы здесь жмемся, как сельди в бочке, в слепоте сидим, как куры на насесте. Снаружи погода люкс, солнце сияет. Валун у нас перед самым входом — плоский, скатерти только не хватает. Вылез я из палатки, стул раскладной взял. Устроился у валуна. Сижу, как король на именинах, под антарктическими небесами. Бутерброд свой трехэтажный на почетное место. Кружечка эмалированная, понятно, с ним рядом. Человек, думаю, — ты царь природы! И тут меня зовут в палатку. Понадобился я для консультации. Спор там вышел, в каком часовом поясе мы находимся? Когда к нам настоящий Новый год придет? Мы-то, понятно, по-московски, вместе со страной отмечаем, а долгота-то у нас западная. Без меня разобраться не могут. Объяснил я ребятам, что к чему. А теперь, говорю, за мной, на простор Антарктиды, а то в палатке не разберешь, где параллели, где меридианы! Сагитировал. Пошли все на выход, кружечки перед собой, как свечки на молебне, держат. А я замешкался. В транзисторе батарейку сменил, чтобы погромче звучал голос Родины. Выхожу — стоят все наизготовку, ждут сигнала точного времени. А я, как глянул на камень, о транзисторе забыл. Кто, говорю, мой бутерброд спер? А они: «Включай машину, речь хотим слушать. Кто нас поздравлять будет?» Стоят такие невинные, торжественные. Ладно, говорю, шутки в сторону, где бутерброд?

Вылупились все на меня, а один — был такой у нас малохольный биолог, интеллигент, защитник природы — свой тощий бутерброд пополам переломил, мне протягивает. Да еще и говорит что-то про холестерин, что вредно после сорока много икры есть. Я спокойно так руку его отвожу, хочу сказать все, что я о нем думаю, и вдруг вижу, стоит у ребят за спиной на валуне этот ворюга: зоб вздулся, клюв раскрыт, икринки к нему прилипли, в лучах солнца играют… Молча так, чтобы не спугнуть, нагибаюсь я за камнем. А ребята ко мне, за руки хватают. «Ты что, — кричат, — белены объелся? Не трогал никто твой бутерброд!» Биолог побледнел, глазами моргает. Поморника, конечно, и след простыл. Испортил он мне всю обедню. Теперь, как увижу бестию, рука сама к камню тянется.

— Это было совсем в другом районе, — урезонивает Будкина Гриша. — Наш поморник — честный малый. К тому же отличный семьянин. Политически грамотен. Морально устойчив. Брак у него, правда, повторный, но все, кому надо, об этом осведомлены, и это не является препятствием для того, чтобы находиться в Антарктиде.

— Вызубрил, — улыбается Будкин. — Небось свою биографию нам рассказываешь?

— Не биографию, а характеристику. А что, она у тебя другая?..

Сразу после завтрака выступаем в маршрут. Все всемером. Будкин на крышу вездехода лезет. Я с ребятами в кузов. Но не проходит и пяти минут, как Будкин барабанит сверху, к нам просится. Михалыч по этому поводу замечает, что Будкин без меня соскучился. Зря это он. Просто, когда вездеход идет по валунам, где ухаб на ухабе, наверху сидеть, как на холке быка. Ну и внутри, конечно, не слишком большое удовольствие, зато безопасно.

Первый маршрут Михалыч проложил с восточной стороны массива, где склон горы почти сплошь покрыт ледниковыми отложениями. Пошел мне навстречу. Геологов прежде всего коренные породы интересуют, морена им чаще всего помеха. Но Михалыч — недаром университет кончил — понимает: где-где, а в стране льда к работе ледников присмотреться не вредно. Вот, к примеру, глыбы песчаников в морене попадаются, осадочные породы сравнительно молодого возраста. Откуда они? Окружающие скалы сложены исключительно гранито-гнейсами, породами древнего кристаллического фундамента. Таким образом, валуны морены рассказывают не только о том, что лежит на поверхности, но и о том, что скрыто подо льдом. Теперь, чтобы определить, где залегают осадочные породы, надо представить себе, какое путешествие проделали глыбы песчаников в леднике в качестве своего рода транзитных пассажиров. Восстановишь направление движения валунов, определишь пройденное ими расстояние, и на карте не только появится новый контур, но и существенно обогатится представление о геологическом развитии всей территории.

Михалыч отлично понимает важность ледниковой геологии, сам вкус к ней имеет, потому и проложил первый маршрут по морене. И погода смилостивилась, пошла на поправку, редеет облачность над горами.

А вот Будкина злит сегодняшний маршрут. Лбом он стукнулся о металлическую стойку в кузове, едва искру не вышиб.

— Еще пара таких поездок, и вездеходу хана, — это Гриша крикнул мне в ухо.

Да, ездить по морене трудно и утомительно. Это не то, что по снежку катить, весело, с ветерком. Тут Ивану то'И дело скорости приходится переключать. Кашляет двигатель, фырчит двигатель, фырчит от натуги.

Я все пытаюсь наблюдать за окрестностями. Две щели только впереди под потолком в кузове: то облака в них танцуют, то склон горы ходуном ходит. Голова моя то и дело о крышу деревянную бьется. Хорошо, хоть не о стойку железную, как у Будкина. Уж какие тут наблюдения, скорей бы на волю из этой душегубки вырваться, а то час-другой такой езды, укачает, как в шторм.

Вездеход, рыча, преодолел затяжной подъем, выбрался на узкий снежник, вытянутый вдоль моренной гряды. Я постучал в стенку кабины, давая знать Михалычу, что меня можно выпускать. Мы были как раз в центральной части склона. Отсюда я решил начать свой первый маршрут. Ребятам дальше катить на юго-запад, где высятся скальные уступы, мне же на морене одному работать, как обычно. «Одинокий бизон» — так еще в прошлой экспедиции меня прозвали.

…Шум вездехода затихал. И взамен тесного, подслеповатого мирка внутри раскачивающегося кузова великий простор разверзся надо мной. Такая бездна пространства — дух захватывало. Гигантская долина ледника Ламберта лежала прямо перед глазами. Солнечные лучи мощными потоками били сквозь просветы облаков, ярко высвечивая отдельные участки. Даль мерцала и переливалась. Рябила серебряными, голубыми, чуть желтоватыми тонами.