Герман Малиничев - На суше и на море, 1989 [антология]

Он снова лег на спину. Холод… Сколько ему еще ждать? Волны качают его, они увеличились, опускаясь вниз, он проваливается так, что замирает сердце… Ночной город, наполненный переливами огней. Он видит их не внизу, под собой, — они окружили его, уличные огни большого города, огни реклам и бегущих автомобилей. И толпы людей в шумной, прорезанной светом ночи… А здесь — здесь нет никого, он один в огромном черном пространстве. Что, если прорвется мешок? Тогда он умрет. Сразу его не найдут, скорее всего решат, что он утонул в прибое, — он никому не сказал, что отправился сюда, а лодку, наверное, выбросило уже на берег. Может, кто-нибудь потом наткнется на привязанную к камню веревку и вытащит его скелет, объеденный морскими тварями… Нет, к черту! Эта ночь, одна ночь, — пройдет и она. Он держится на воде и отвоюет у времени каждую нужную ему минуту, одну за другой, чтобы дождаться отлива и снова опереться о камень. Но холод… Холод и непрерывная качка. Иногда он чувствовал, как кружится голова, и, набрав в легкие воздуха, переворачивался на живот, стараясь побороть отнимавшую сознание тошноту.

Нужно считать: раз, два, три, четыре, — считать, чтобы ни о чем не думать. Считать и смотреть на спокойный свет Канопуса. Сейчас он сильно склонился к западу — это отчетливо заметно. А Орион и Телец? Филипп осторожно повернул голову. Что это? На всей северной половине неба возникли черные пятна, бездонные провалы, в которых исчезли звезды. Облака… Они быстро растут, меняют очертания и сливаются в сплошную пелену, темную, без проблеска света.

Раз, два, три, четыре…

Пенистый гребень с шумом перекатился через него. Филипп скорчился, судорожно схватившись за веревку, задыхаясь и выплевывая воду. И, подняв голову, почувствовал на лице холодные удары усилившегося ветра. Звезды погасли, и только на юге в те моменты, когда волна поднимала его на гребень, видел он полосу чистого неба. Но и она быстро тускнела, становилась все уже и наконец исчезла совсем. Шум моря изменился теперь, и темнота наполнилась миллионами голосов: низким и глухим, доносившимся издали ревом, пронзительным, прерывистым свистом ветра, шипением разливавшейся пены и звонкими воющими звуками, похожими на вибрирующий тон гибкого стального листа. Волны увеличились, и с их гребней непрерывно срывались потоки пены и брызг, заливавших лицо Филиппа. Ему казалось, что не воздух, а черная удушливая тьма, оставлявшая во рту горький вкус морской соли, врывается теперь в его легкие. Охваченный ужасом, с бешено колотящимся сердцем, он кружился в ревущей темноте и, забыв о мешке, взмахивал руками, стараясь держаться на поверхности. Хватая воздух, насыщенный водяной пылью, он незаметно для себя вскрикивал от резких рывков веревки, болезненно отдававшихся в его скованном холодном теле. Когда веревка натягивалась, волны перекатывались через него, и он уходил глубоко под воду, сжимавшую его тело. Цепенея от страха, чувствуя, что задыхается, он ждал смерти, как тогда, в падающем самолете. Но мешок снова выбрасывал его на поверхность. Собрав все мужество, Филипп боролся с собой, с беспорядочными обрывками мыслей, мутивших сознание. И, повинуясь неясному инстинкту, понял, что в тот момент, когда волна опускает его вниз, он должен подтягиваться к камню, набирая запас веревки и бросать ее, поднимаясь на гребень. Сжав зубы, Филипп с шумом втягивал воздух, выплевывая соленую воду. Он не отдавал себе, отчета, что движение разогрело его, и, целиком поглощенный работой, перехватывал и отпускал шнур, стараясь попасть в такт движению волн.

…Сколько времени треплет его океан? Час или два? Только бы не порвался мешок, и он продержится на воде, дождется отлива. Темно… Он словно слепой. Только звуки — шум океана. И волны качают его. Хорошо, что они идут теперь ритмично и ровно, одна за другой. Так легче перехватывать веревку, перехватывать однообразными дурманящими движениями, от которых мучительно ноют руки… Вдох, еще вдох. Волна, снова волна, и нет им конца.

Филипп чувствовал, что слабеет. Он смертельно устал, его мутило от непрерывной изнуряющей качки и соленой воды, которой он наглотался. Голова запрокидывалась назад, и ему казалось, что все тело сильно, до боли, стянуто тугими бинтами. Схватившись за веревку и выгребая рукой, он поворачивался так, чтобы волны набегали сзади и не били в лицо. Неожиданно он поймал себя на том, что стало легче дышать. Что произошло? Волны по-прежнему сильно раскачивают его, но буруны исчезли, и пена не обливает голову. Должно быть, утих ветер — он не чувствует его больше.

Филипп снова попытался лечь на спину, выпустив веревку из рук. Мучительная тошнота и головокружение одолели его. Стараясь побороть надвигавшуюся слабость, он стал дышать глубоко и ровно, защищая ладонями рот. Постепенно болезненные ощущения прошли, и он погрузился в странное, похожее на сон оцепенение. Не было ничего — ни холода, ни боли, ни собственного тела. Мысли смешались, и только отрывочные видения вставали перед ним: звездное небо, лазоревая раковина в его руке, ночной город, проплывающий под крылом самолета… Он тоже плывет сейчас, все дальше и Дальше, раскачиваясь и скользя в стремительном движении, бесшумном и плавном, словно полет во сне. Нимфа Калипсо, корабль, Уходящий от берега… И вдруг отчетливо и ясно, разрушив дремотное забытье, возникло сознание того, что он не чувствует больше рывков веревки. Филипп взмахнул отяжелевшей рукой, провел вдоль тела, нащупал узел на поясе. Нет, она здесь, он ощущает ее, но смутно и неуверенно, словно сквозь толстую перчатку. Почему она поддается так легко? Неужели выпал из трещины якорь? Повернувшись на бок, Филипп несколько раз перехватил веревку, быстро потянув ее на себя.

Сильный удар, вспыхнувший мгновенным испугом и болью, отбросил его назад. Он перевернулся на спину, и вода хлынула в рот, разрывая горло и легкие. Задыхаясь, он вылетел на поверхность и снова наткнулся на невидимую преграду, инстинктивно обхватив ее руками. И тотчас знакомое ощущение возникло в его распухших, стертых веревкой ладонях. Камень… Ошеломленный, всхлипывая от слабости и пережитого ужаса Филипп вполз на него, срываясь и царапая кожу об острые раковины.

…Он долго сидел, опустив голову на согнутые колени. Потом, дрожа и пошатываясь, встал на ноги, подставляя лицо спокойному ветру. Потрясенный, но уже овладевший собой, он ждал рассвета и, думая о дне, который настанет для него, смотрел в темноту и слушал затихающий шум океана.

Перевод с английского В. Панкратьева

Фото переводчика

Я бросил взгляд на карту. Мой маршрут пролегал мимо озера Киву к городу Гисеньи, далее на север к городу Бени и затем на юго-восток, в лес «Итури». Вскочив в кабину своего грузовичка марки «шевроле», я повел его строго на восток. Стоял июнь. В моем распоряжении был отпуск после двухлетнего пребывания в Западной Африке. Наконец-то я мог навестить родителей в Кисеньи, а заодно и побывать у пигмеев бамбути, о которых хранил воспоминания с детства. Мы с «шеви» пересекли по крайней мере сорок мостов и в трехстах километрах от Шабуды приступили к спуску к озеру Киву по спиральному пути с опасными поворотами. На его побережье, на пяти небольших полуостровах, раскинулись виллы и изумительные сады Букаву, который казался сверху зеленой рукой с пальцами, уходившими в воду. Здесь начинала свой стремительный бег река Рузизи. Видневшиеся вдали складчатые холмы Руанды вздымались из голубого озера. Я въезжал в зону Центрально-Африканского грабена, или в Центральную рифтовую долину — гигантский разлом в земной коре, простирающийся на тысячу четыреста километров от реки Замбези в Мозамбике до Нила в Северной Уганде. Эта обрамленная высокими горами и действующими вулканами громадная расщелина в земной поверхности шириной в сорок километров отделяет влажные экваториальные леса от восточноафриканских саванн. Между своими неровными стенами она вмещает длинную цепь Центрально-Африканских озер: Ньясу, Танганьику, Кивуидр. Дальше на востоке одиноко расположилось в отдельном бассейне самое большое на континенте озеро Виктория. К юго-западу также изолированно расположены мелкие заболоченные озера Бангвеоло и Мверу. Озеро Виктория представляет собой внутреннее море, превосходящее по площади территории Ирландии или Западной Вирджинии (США). Озеро Танганьика производит наиболее сильное впечатление: оно самое глубокое (1435 м) и протянулось в длину извилистой лентой на 670 километров. Озеро Киву — одно из самых малых. Его площадь в 2650 квадратных километров вдвое превосходит площадь Нью-Йорка. Зато оно расположено на рекордной высоте — 1460 метров. Для приезжих из африканской глубинки, таких, как я, побережье озера выглядело Швейцарией или даже французской Ривьерой, прохладным раем в нескольких километрах к югу от экватора.