Аркадий Фидлер - На суше и на море [1971]

Барон сообщил о печальном происшествии Нилову. Была высказана догадка, что Казаринов дал отравленный сахар, — может, из мести, так как больно уж много денег он проиграл в шахматы барону. Пришлось позвать купца. Пока Нилов толковал с ним о делах зверобойного промысла, подали чай.

— Не знаю, как кто, а я большой любитель чаю, — сказал Нилов. — Не откажи откушать. Присаживайся.

— Мы тоже, гм, любители чаи погонять, — ухмыльнулся Казаринов, — за день, бывает, по нескольку раз за самовар садимся.

— Вот и славненько. У меня и сахару в достатке, не сумлевайся, клади побольше. Барон преподнес мне вчера от той головы, что ты ему подарил.

Купец не отпирался и заявил, что, как донес ему некий ссыльный, барон — смутьян и заговорщик. Для такого отравленный сахар в самый раз…

До Нилова и прежде доходили слухи о заговоре, но он им не верил. Не поверил он и купцу, а усмотрел в его словах лишь коварный умысел. Потому велел посадить его в острог. Ссыльный же, предавший заговорщиков, был убит своими товарищами: сгинул бесследно. Сообщения Казаринова о заговоре никто более не подтвердил.

Но была у барона еще одна заботушка — на сей раз весьма деликатного свойства. Не беда, что она вымышлена задним числом. Напомнить о ней следует хотя бы для пущей занимательности. Все биографы и беллетристы, писавшие о Беневском, не могли устоять перед соблазном потолковать о ней с самым серьезным видом. Дело в том, что прелестная семнадцатилетняя дочь Нилова Анастасия влюбилась в барона по уши. Барон оказался в двусмысленном положении. Он и сам испытывал влечение к Анастасии, пожалуй, даже любил ее, но не забывал, что женат и вторично жениться де может. А ведь хорошие отношения с «московской барышней», предположительное родство с семейством Ниловых лишний раз подтверждали благонамеренность барона, маскировали его подлинную деятельность. Пришлось обратиться за советом в комитет. Ему предложили жениться, доверившись воле господней, ибо вынужден он это сделать не из-за греховного легкомыслия, а по стечению обстоятельств, для общего блага. Однако барон не согласился и решил, сколько можно, с браком тянуть.

Но, как ни грустно сие для читателя, не было никакой любви — прежде всего потому, что не существовало в природе Анастасии. У Нилова был только сын, которого барон учил уму-разуму в школе. Жаль, жаль! А то ведь какая была беззаветная любовь — вплоть до того, что Анастасия сломя голову ринулась вслед за бароном в героический вояж, да еще почему-то в мужской одежде, пока не умерла по его сочинительскому произволу в далеком Макао.

Наконец, в апреле 1771 года подготовка к осуществлению заговора закончилась. Дело стало за сигналом.

В рассказе о большерецком бунте лучше вообще отойти от мемуаров барона. Восстановить картину событий проще и надежнее по документам той поры.

Итак, вечно пьяный, благодушный и дряхлый Нилов не придавал значения слухам о готовящемся побеге ссыльных. Между тем даже священник ближнего ичинского прихода Устюжанинов вступил в заговор. Первоначально предполагалось, что он купит у Нилова байдару с целью проповеди слова божьего на островах. Барон же с сообщниками должен был к условленному сроку прибыть к мысу Лопатка (для этого на юге Камчатки затевалась некая земледельческая колония). Ан, и байдара там! Позднее к заговорщикам присоединились работники купца Холодилова вместе со своим приказчиком, который пообещал захватить корабль хозяина. Но, прибыв в свой час в Чекавинскую гавань, где зимой отстаивались суда, барон убедился в непригодности холодидовского корабля: слишком он был ветхим и предпочел захватить казенный галиот «Св. Петр».

Кроме священника Устюжанинова, к заговорщикам примкнули его тринадцатилетний сын Иван, казак Рюмин с женой, канцелярист Судейкин и много других людей. Обывателям заговорщики внушали, что, сосланные на Камчатку, они невинно страдают за великого князя Павла Петровича. В сборнике «Русский архив» за 1885 год сказано:

«Беневский в особенности показывал какой-то зеленый бархатный конверт, будто бы за печатью его высочества, с письмом к императору римскому о желании вступить в брак с его дочерью и утверждал, что, будучи сослан за сие тайное посольство, он, однако же, умел сохранить у себя столь драгоценный залог высочайшей к нему доверенности, который и должен непременно доставить по назначению».

Тем временем было перехвачено письмо барона к священнику Устюжанинову с советом поторопиться, так как все уже готово к побегу. Узнав об этом, барон сразу взял быка за рога, объявив себя правителем Камчатки. И верно: таиться уже не имело смысла.

Штурманские ученики Измайлов и Зябликов, втянутые в заговор по недоразумению, решили исправить оплошность: они что есть духу побежали в канцелярию, но не смогли достучаться к пьяным караульным.

В ту же ночь заговорщики обезоружили охрану и ворвались в канцелярию будто бы с криками «имай, хватай, режь, пали, вяжи!». Завязалась драка. Барон утверждает, что Нилов выстрелил в него и ранил в руку. Тогда кто-то и двинул старика так, что тот испустил дух.

Барона это расстроило: ему было по-своему жаль Нилова.

Забрав казенные деньги, оружие и две пушки, заговорщики пошли к дому сотника Черного (в мемуарах — гетман Колосов). Однако сотник оказал сопротивление, а его сын стрелял по заговорщикам в упор в выломанную дверь. Силы были слишком неравны, к тому же на дом навели пушку. Находившуюся в этом доме лавку разграбили. Отца и сына Черных взяли под стражу. Позже сотника увезли в гавань в качестве заложника. С отходом галиота его и других заложников отпустили по домам.

Путь к бегству был открыт. Отплывая на плоту из Большерецка, барон оставил квитанции на взятое снаряжение и провиант. Забавна его подпись: «Барон Мориц Анадар де Бенев, пресветлейшей республики Польской действительный резидент и его императорского величества римского камергер, военный советник и регламентарь».

Своим действиям барон старался, сколько мог, придать видимость порядка, хотя его квитанции, как он сам прекрасно сознавал, не имели никакой цены. Небезынтересны в этой связи слова мореплавателя Головнина, посетившего в начале 1811 года Большерецк. Он пишет, что городок сей стал известен «просвещенному свету из повествования графа Бениовского… Но тщеславие заставило Бениовского представить место сие в ложном виде, чтобы более выказать отважность своего подвига. Бывшего в Большерецке во время сего бунта начальника, капитана Нилова, он называет губернатором; казацкого офицера — гетманом; гнилой палисад — крепостью; канавку, чрез которую ребенок может перепрыгнуть, — рвом; несколько человек престарелых казаков — сильным гарнизоном и пр. Я видел в Камчатке стариков из природных русских, которые очень хорошо помнят Бениовского и тогдашнее состояние Большерецка. Они подробно мне рассказывали обо всем этом происшествии. Сравнивая от них слышанное с повествованием Бениовского, видно, что в нем и одной трети нет правды. Надеясь, что в Европе ничего не знают о Камчатке, он лгал без всякого стыда: ему хотелось только показать, что он сделал великое дело. Но если бы он и правду написал, то и тогда довольно было бы чести его уму и отважности! Первым умел он несколько десятков всякого состояния ссылочных и людей распутных удержать от открытия заговора, продолжавшегося несколько месяцев; и, не быв мореходцем, мог он постигнуть сам возможность достигнуть из Камчатки в Китай; а последняя помогла ему предпринять столь опасное морское путешествие без всяких пособий, кроме карты, приложенной к вояжу адмирала Ансона. Но в том, что он овладел и ограбил Большерецк, Бениовский напрасно приписывает себе честь; это могла сделать всякая разбойничья шайка!»