Александр Карнишин - Всячина [СИ]

— Вот что, внучек, — сказал строго он. — Ты мне тут всяко рассказываешь, а ведь книжка та дорогая. Очень дорогая. И не только деньгами, но и памятью. За нее, знаешь ли…

— Брал я, брал, — повинился Мишка. — Наташке показывал, хвастался. Там и оставил, наверное.

Вот же вляпался! Как теперь вывернуться?

— Наташке? Так позвони, пусть принесет.

Наташка ответила на звонок сразу, будто ждала. Сказала, что уезжает из города. Совсем уезжает. И что не надо им больше видеться. И во всем виноват он, Мишка, который впутал ее не понять во что. В трубке слышался голос ее матери:

— Ты ему скажи, скажи… Пусть только появится! Уж, я ему!

И Мишка сдался.

— Дед, продал я ее. Взял и продал. Деньги мне были нужны. В кафе сходить. С девушкой погулять. С друзьями посидеть. В магазине купить что-нибудь. Не подумал просто.

И что теперь, убьет?

— Да ты же внук мне, Миша! Что ли я не понимаю! Ну, украл — это плохо. Врал — еще хуже. Но ведь признался! Я теперь поспокойнее буду. Проживу чуть подольше. Жаль книгу, очень жаль. Но ведь вернуть уже не сможешь?

— Не смогу, — честно сказал Мишка.

— Тогда придется что-то другое читать…

Дед задумался, перебирая в уме свою библиотеку, а Мишка вдруг тронул его за руку и спросил срывающимся голосом:

— Дедушка, а как же Васька? Наташка — как? И эти, с золотыми зубами?

— Что? — встрепенулся дед. — А-а-а… Ты вон, что. А все так теперь и останется, Мишенька. Я тебе тут не Дед Мороз и не волшебник какой, чтобы взад переигрывать. Так что неси ты мне Тургенева. Есть там старый томик — вот его и неси. Почитаешь. Отработаешь.

Сверху Мишка выглянул на улицу. Красная «нива» стояла прямо у калитки.

В кармане были деньги. Хорошие деньги. Только вот — куда с ними теперь. И главное, а как же с Васькой так вышло? И Наташку жаль…

А еще жальче было самого себя. «Ссылка», шутил? Ну, вот она — ссылка. Как есть. Дошутился.

— Миша-а-а! — раздалось снизу. — Ты там не пропадай! Тургенева тащи, полистаем вместе!

Нет, все же придётся выходить на кухню. Ничего не поделать. Холодильник стоит там. И чайник тоже там включается. Надо было, наверное, перетащить всё к себе — но это уже было бы явным признаком паранойи. Главное, идти надо спокойно, ни на что не обращать внимания, не дёргаться. Подумаешь, видения какие-то у него! Мало ли у кого и какие бывают видения. В таком возрасте у некоторых наступает полное разжижение мозга. А он все же сам себя обслуживает. Никому не жалуется. Только себе, да и то — молча.

Старик с кряхтением поднялся из старого кресла, откинув на подлокотник сине-зелёный шерстяной плед, которым накрывался до шеи.

Старая кровь не греет. Старые кости мёрзнут. Зябнет всё. Что с холодной старостью можно сделать? Хорошо ещё, что понимает собственное состояние.

Теперь — ноги в валенки. Раньше-то, в далёкой юности, смеялся над старым преподавателем в университете, который даже летом приходил в аудиторию в коротких валенках. А теперь сам почти такой. Конечно, можно и просто в носках ходить по своей квартире. Но мало ли, что там рассыпано по полу. Или только кажется, что рассыпано. Но мало ли. А ещё в одних носках — просто холодно. Как ни убеждает родное государство, что на самом деле на улице уже тепло, а пол-то — все равно холодный. Сквозит все время откуда-то. Морозит. Здоровья осталось совсем мало. Его надо беречь. Поэтому — лучше уж в валенках.

Он подошёл к двери своей комнаты, постоял, набираясь духу.

Сейчас выйду. Вот сейчас выйду. Никого там нет. Это все мне просто кажется. Никого нет.

Вышел. На кухню — сразу налево. Не надо заглядывать в большую комнату. Нечего задерживаться в коридоре. Сразу на кухню, там щёлкнуть кнопкой чайника. Он ещё тёплый — это с утра, наверное. Но хочется горячего чая, а не тёплого. Вот, забулькал, зашумел. А теперь осторожно, боком, ни на что не смотря — к холодильнику.

А как вот ни на что не смотреть? Глаза закрыть, что ли? Тогда ведь и холодильник не найти. Это ещё когда — в прошлом месяце, что ли? Пытался он тогда с закрытыми глазами. И что? Сразу головокружение. Сразу — с курса. Сразу башкой о стену. Старой пустой больной башкой — в стену. Так последние шарики повыкатываются…

Кстати, если просто смотреть вниз, не поднимая глаз, тоже ничего хорошего не даёт. Всё равно что-то видно. Вот эти тёмные пятна. Почти чёрные, такие красные. И блестят. Это что? Или опять всякая хня и бня видится? Вот как принимать такую аберрацию зрения? То ли полы мыть пора, то ли…

Но если полы мыть, то есть признать существование грязи, так что это и откуда?

И ещё гильзы.

Вот что за голова дурацкая? Откуда только такое набралось? Книжек приключенческих и военных в детстве перечитал?

Хорошо всё-таки, что в валенках. В носках бы наверняка почувствовал всякую неприятность, когда наступаешь на золотистую свежую гильзу. Можно даже поднять, понюхать. Но зачем? Все равно все это — внутренний мир. Никто больше этого не увидит. Более того, расскажешь такое — сдадут в больницу. И будешь тогда до конца жизни — да и что там её осталось — манную кашку больничную по утрам перетирать беззубым ртом.

Холодильник был загорожен чем-то тёмным. Придётся смотреть.

Старик поднял глаза, посмотрел вокруг. Все привычно. Все, как всегда. Заложенный толстыми старыми книгами оконный проем. Чёрный пулемёт торчит сквозь неаккуратно выбитое стекло. Вот потому и сквозит, значит. К прицелу прильнул здоровенный мужик в чёрном. Вот он-то и загораживает проход к холодильнику.

Придётся применить силу. Ходить сквозь свои видения старик пока ещё не научился. Хотя, если вдуматься, должно получаться.

Он потолкал мужика в бок. Тот ругнулся, потом начал оглушительно стрелять куда-то вниз и в сторону. Гильзы потекли на пол, рассыпаясь со звоном, сталкиваясь и отлетая. Одна стукнула по валенку. Отскочила в тёмный угол.

— Позвольте, — еле слышно пробормотал старик, и ещё раз толкнул.

Мужик в форме ещё раз выругался и чуть подвинулся в сторону.

Теперь можно открывать холодильник. Что там ещё осталось? Вот, кусок масла сливочного можно взять. Отрезать хлеба горбушку, на него — масла. И с горячим сладким чаем. Нормально будет. И тепло, и сытно. Ещё в холодильнике стояли ряды банок с тушёнкой. Но тушёнки не хотелось — она жирная и холодная. Кроме того, старик не помнил, чтобы ставил тушёнку в холодильник. Значит, это могут быть опять видения. Кто же наедается с видений? Разве на таком прожить можно?

С куском масла на куске хлеба он повернулся к столу. За столом сидел невысокий толстый офицер. Тоже весь в чёрном. Он молча рассматривал старика через очки в золотой оправе. В стёклах очков его глаза казались большими, чёрными, как его форма.

Главное, не обращать внимания. Не хватало ещё начать здороваться или разговаривать с собственным стариковским бредом.