Александр Карнишин - Всячина [СИ]

Старость, старость…

Вот и отец, помнится, все ругался с кем-то, видимым только ему, рвался куда-то перед смертью. А не надо было ругаться. Они же его не трогают. Нет их никого. Просто нет их. И звуков на самом деле никаких нет. И запахов. Потому что, откуда бы ему знать, как пахнет настоящая пороховая гарь? Опять по книжкам, да по фильмам? Нет. Ничего нет. Он один в своей квартире.

Старик налил в кружку кипятка, сыпанул туда же пригоршню заварки. А вот сахара-то и нет, оказывается. Совсем нет сахара. Придётся так. Но главное — кипяток.

Осторожно переступая валенками, стараясь не смотреть по сторонам, он проследовал обратно к своей двери. Дверь в комнату оказалась открытой настежь. Забыл закрыть, что ли? Вот уже и внутренняя самодисциплина всякая пропала. Надо же делать всегда так, чтобы помнить, что сделано: закрывать за собой двери, выключать свет, смывать воду… И вовсе это не смешно. Ещё не хватает до такого дожить, чтобы воду за собой смывать забывать. Тьфу!

Старик зашёл в комнату, прошелестел валенками к креслу, поставил на столик справа кружку, положил бутерброд. Теперь — закрыть дверь.

— Дверь не закрывай! — раздалось от окна.

Вот только внимания не надо обращать. Мало ли, что слышится и что видится. Он опять двинулся к двери.

— Слышь, ты, старый! Я же сказал — дверь не закрывай!

Говорят, если человеку снятся кошмары — это просто у него что-то в организме не так. Это, наверное, какая-то болезнь уже точит его, но ещё не больно, не заметно. А мозг уже выдаёт предупреждение. Вот этими самыми кошмарами. А если такие кошмары наяву? Наверное, это тоже говорит о здоровье. Вот подсказывает мозг, что нельзя закрывать дверь. Почему? Может быть, потому что будет душно? Может, мозгу просто не хватает кислорода?

Старик вернулся к креслу, закутался в плед, не вынимая ног из валенок. Всё-таки с открытой дверью сквозит сильнее. С кухни опять раздался грохот длинной пулемётной очереди. А от окна отозвалось, как эхом. Два хлёстких выстрела и ругань вполголоса.

Старик взял кружку, подул на неё, отхлебнул. Горячий крепкий чай пробежал в желудок, грея пищевод и поднимая тонус. Теперь — бутерброд.

— Нет, ты видишь, какие суки, а? Они уже по жилью стреляют! — у окна пошевелилась тень.

На миг показалось, что это снайпер в маскхалате, делающем его большим, бесформенным пятном на фоне светлых обоев. Шторы остались задёрнутыми — старик сам закрыл все щели с вечера. А этот, наверное, просто разбил стекло и выставил ствол на улицу. Это он неправильно делает. На самом деле настоящие снайперы стреляют не с подоконника, а из глубины комнаты = старик что-то такое читал в детстве. Хотя… Что тут объяснять собственным кошмарам? Главное — всё опять затихло. Замерло. Притаилось.

Бутерброд и горячий чай. Вот — реальность. Все остальное — кошмар. Просто выдумка воспалённого старого отмирающего мозга.

Но мы ещё поживем, поживем…

— Мы ещё поживем, старый! Мы продержимся! — раздалось от окна.

Главное, не отвечать вслух. Это просто свои собственные мысли. Просто мысли.

Телефонный звонок в полдень — это совсем не страшно. Вот когда ночью трезвонить начинают, тогда начинаешь дергаться и тревожиться. Телефон надрывается, а ты ждешь, ждешь, ждешь, когда же на том конце провода поймут, что уже ночь, что никто ночью с ними разговаривать не будет, что это не рабочий, в конце концов, телефон — домашний! А днем-то — пустяк. Тем более теперь, когда уже не работаешь, и не ожидаешь внезапного крика начальника — все пропало, все упало, беги-лети скорей туда-сюда, без тебя все никак…

— Алло, — хрипло сказал в трубку Михаил Петрович, недовольно глядя на себя в зеркало, уже много лет висящее прямо над тумбочкой в коридоре.

Зеркало показывало его плохо. То есть, показывало-то оно хорошо, но все равно плохо. Если повернуть голову, то вот тут отвисает. А если глядеть прямо, то вот тут щеки и эти, как их, брыжи, что ли? И еще мешки под глазами.

— Алло, да? — сказал он с подчеркнуто комичным киношным кавказским акцентом.

— Миша? — зазвенела трубка незнакомым женским голосом. — Мишенька? Как ты там теперь? Ты же не работаешь больше? Ну, говори, говори же, милый! Что, как, какие дальше планы, как жена, как дети?

— Кто это? — он скорчил себе рожу в зеркало и растянул губы, показывая зубы в жестоком волчьем оскале.

Зубы были желтые.

Нет. Не красавец.

— Как — кто? Миша, ты, что, не узнал меня? Вот же умора! Буду рассказывать всем нашим, как ты меня просто не узнал! Теперь богатым будешь… Ой, то есть, это я теперь буду богатой!

Михаил Петрович молча положил трубку и пошел на кухню.

Знает он такие звонки. Ишь, развести хотят на поговорить, как лоха какого. А он уже на пенсии. И ничего у них не получится. Кроме квартиры все равно ничего у него и нет больше.

Тут его как кто-то подтолкнул — квартира!

Вот оно, значит. Начинается. Не зря по телевизору предупреждали.

В четыре вечера — он как раз поставил чайник — снова позвонили. Теперь голос был не звонкий, а такой гулкий, что ли. Контральто — вспомнил Михаил Петрович. Это называется контральто. Такой женский бас.

— Михаил, — вещал голос. — Ты там как сам-то? В порядке? Здоровье — как? А то дети спрашивают, что случилось с отцом. Не видно нигде, не слышно совершенно.

— Что, квартиру мою хотите? — закричал в трубку Михаил Петрович. — Так хрен вам всем по вашей хитрой рыжей морде!

— И вовсе я не рыжая! — обиделось контральто и отключилось.

Михаил Петрович не только положил трубку, но и выдернул вилку из розетки. И еще порадовался, что знает такие простые русские слова: вилка, розетка. А то везде стали сплошные коннекторы и штекеры.

Чай перед телевизором на кухне под большой бутерброд с маслом и куском красной рыбы, оставшейся от праздничного ужина в связи с его выходом на пенсию, был хорош. Чай пах не сеном, а мятой и лимоном. И был не черным-черным, а прозрачным и благородно янтарным. А по телевизору между тем говорили, что правильно и вовремя он ушел с работы. Там у них опять очередные кризисы, и сокращения начнутся. А он, Михаил Петрович, бывший начальник службы, в домике. Как ни смешно такое звучит. Он — в домике. Как в детстве. И уже совсем ничего не боится.

…

Утром после обязательной неспешной зарядки и завтрака, перед самым выходом на обязательную же прогулку — он решил продолжать режим и график и вообще все полезное — Михаил Петрович снова включил телефон. Тот зазвенел, казалось, быстрее, чем ток по проводам достиг катушки.

— Бать, — басил какой-то молодой парень. — Ты чего телефон отключаешь? Мы же тут волнуемся все. Меня даже хотели ночью к тебе посылать, проверять, что и как. Представь, да? Я, значит, ночью буду долбиться в твои двери. А ты, как положено, вызывать милицию, потому что света в коридоре опять нет. Ну, представь, да!