Джеймс Баллард - Затонувший мир [авторский сборник]

Войдя в корпус неврологического отделения, Роберт еще некоторое время приходил в себя в прохладном холле, испытывая огромное облегчение, почти счастье от того, что неприятный разговор позади.

Делая вид, что пришел по делу, он дружески кивнул медсестрам и вооруженному пистолетом охраннику, стоявшему у входа. По непонятным причинам, сам он во всяком случае не находил этому объяснения, в вестибюле и коридорах здания всегда толпилось множество народа, в основном люди не совсем нормальные, которые являлись в больницу с предложениями самых фантастических антинаркологических средств и препаратов. Изредка здесь встречались и вполне здоровые люди. Некоторые из них преодолели не одну тысячу миль, прежде чем попасть сюда. Это неодолимое влечение походило на удивительный инстинкт мигрирующих птиц и животных, казалось, что их тянет заранее осмотреть места, в которых найдет в конце концов успокоение весь род человеческий.

Пауэрс миновал переход, соединявший холл с кабинетами администрации, получил ключ и, миновав теннисный корт, приблизился к бассейну, который размещался на другом конце открытой площадки. Уже несколько месяцев бассейн не работал, но замок еще не совсем заржавел лишь потому, что Пауэрс регулярно приходил сюда. Оказавшись внутри, он запер дверь и, неторопливо ступая по некрашеному настилу, подошел к самой глубокой части бассейна. В свое время здесь развлекались любители прыжков в воду. Он задержался на вышке и снова осмотрел идеограмму [15] Письменный знак, обозначающий целое понятие. Уайтби. Гигантский иероглиф в некоторых местах был завален сырыми листьями и обрывками бумаги, но общий рисунок все еще можно было рассмотреть, Он заполнил почти все дно бассейна и был похож на гигантский солнечный круг с четырьмя радиальными плечами. Это было примитивное изображение юнговской мандалы [16] Имеется в виду знак, обозначающий Солнце и использованный в перевернутом виде как государственная эмблема фашистской Германии. .

Размышляя, для чего накануне своего самоубийства Уайтби потратил столько времени и сил на изображение этого непонятного символа, Пауэрс неожиданно увидел, что в центре мандалы кто-то шевелится. Темное почти целиком спрятанное под скорлупою существо длиной в фут ворочалось в жиже, с трудом отрывая от земли передние лапки. Скорлупа была узорчатая, несколько похожая на панцирь амадилла. Добравшись до края диска, животное приостановилось, дрогнуло и вновь двинулось к центру изображения, то ли не умея, то ли не желая перебраться через узкую щель в бетонном дне бассейна.

Пауэрс огляделся, затем вошел в одну из кабинок раздевалки и снял с петель небольшой туалетный ящик. Спустившись по хромированному трапу вниз, он подошел к испуганному животному. Оно кинулось прочь, но Пауэрс поймал его и сунул в ящичек.

Животное оказалось весом с крупный кирпич. Пауэрс тронул рукой толстый панцирь цвета спелой оливы. Из-под него выглянула треугольная головка, напоминавшая голову ужа. Ороговевшие лапки были похожи на шипы птеродактиля. Он внимательно всматривался в глаз с тремя веками, которые в свою очередь изучали его со дна шкафчика.

— Ты ждешь большой жары, — тихо проговорил ученый, — и нацепил на себя свинцовый балахон, который должен спасти тебя от нее.

Он захлопнул дверцу шкафчика, покинул бассейн и, пройдя через административный корпус, подошел к своей машине.

«…Калдрен почему-то продолжает злиться на меня, — записал Пауэрс в своем дневнике. — Он не хочет смириться со своей непохожестью на других и все время выдумывает различные ритуалы, которые должны стать заменой исчезнувшему сну. Наверное, не стоило скрывать от него то, что отпущенное мне время стремительно движется к нулю, но ведь он мог бы понять это как еще одно циничное издевательство. То, к чему он так безнадежно стремится, даровано мне судьбой в полной мере. Невозможно предсказать, как бы он это воспринял. Хорошо, что мои ночные кошмары уже не так изнуряют меня, как это было вначале…»

Отставив тетрадь, Пауэрс склонился над столом и какое-то время смотрел в окно, где во весь горизонт раскинулось светлое дно давно опустившегося озера. На другом берегу, за три мили отсюда, в прозрачном предвечернем воздухе вращалась огромная чаша радиотелескопа; это Калдрен непрерывно слушал космос, странствовал в миллионах парсеков межзвездного вакуума, как кочевник, ищущий море в Аравийской пустыне.

За спиною Пауэрса тихо жужжал кондиционер, и поток охлажденного воздуха прикасался к светло-голубым плиткам облицовки, почти незаметным в полумраке комнаты. На улице воздух был прозрачным и густым — это позолоченные кактусы, растущие под окнами здания, выдыхали вверх на узкие балконы тяжелые тепловые волны.

Наверху, в своих молчаливых спальнях, изолированные глухими жалюзи, смертельно больные люди забылись в жестоком мучительном сне без сна. Их число уже перевалило за полтысячи — передовой отряд огромной армии сомнамбул, завершающих свой прощальный марш-бросок. Всего пять лет прошло с того момента, как впервые установили симптомы странной болезни с фатальным названием наркома, но уже многочисленные государственные клиники были готовы принять тысячи больных. Число заболевших наркомой с каждым днем росло.

Пауэрс вновь ощутил привычное утомление. Который час? Он машинально поднес к глазам левую руку, где недавно еще были надеты часы, чтобы узнать, сколько времени остается до восьми вечера, когда он опять должен погрузиться в свой неизбежный сон. Начиная с этой недели, он засыпал уже до начала сумерек и понимал, что с каждым днем до его последнего пробуждения остается все меньше времени.

Часы лежали в кармане, и он вспомнил свое решение никогда больше не пользоваться ими. Он не двигался, глядя на книжные стеллажи, стоявшие напротив письменного стола. Видное место на них занимали переплетенные в зеленые обложки материалы «Комиссии по атомной энергии», которые он забрал из библиотеки Уайтби вместе со статьями о результатах взрыва водородной бомбы в Тихом океане, они тоже принадлежали перу биолога. Многие из этих работ Пауэрс чуть ли не вызубрил, перечитывая их по многу раз, чтобы лучше понять последние открытия Уайтби. Ему было бы намного легче, если бы он смог забыть самого Уайтби.

Черная пелена где-то в глубине сознания бросила тень на его мысли, и на мгновение у него померкло в глазах… Он потянулся за дневником, вспоминая девушку, сидевшую в машине с Калдреном (Кома, как тот представил ее; еще одна безумная выходка Калдрена) и ее фразу о Ногуоки. Это сравнение больше подходило к Уайтби, чем к нему. Монстры в лаборатории являлись лишь плодом извращенной фантазии биолога и походили на ту мутировавшую панцирную жабу, которую он подобрал сегодня в бассейне. Вспомнив Кому и теплую улыбку, которой она его одарила, он сделал последнюю запись в своем дневнике: