Джеймс Баллард - Затонувший мир [авторский сборник]

Девушка кивнула.

— Значит, «молчащая пара» всех этих организмов пробудилась? — догадалась она.

— Вот именно, всех. То, что здесь находится, это лишь ничтожная часть из многих тысяч особей, побывавших в этой лаборатории. Результаты, скажу я вам, уникальные.

Он поднялся и задернул шторы. Под овальным куполом, повисшим над их головами, палящее солнце ощущалось с такой силой, что его трудно было переносить. В спустившейся полумгле Кома обратила внимание на стробоскоп, блестевший в одном из контейнеров. Она поднялась и подошла к нему, рассматривая высоченный подсолнух с мясистым граненым стеблем и неестественно огромным диском. Расположенная вокруг цветка полая башня была сложена из тщательно подогнанных друг к другу камней грязно-белого цвета. На ней была прикреплена табличка, гласившая: «Мел: 60 000 000 лет». Рядом на скамье находились еще три башни меньшего размера и диаметра с табличками: «Песчаник девонский: 200 000 000 лет», «Асфальт: 20 лет», «Полихлорвинил: 6 месяцев».

— Видите эти влажные светлые пятнышки на лепестках? — спросил Пауэрс, встав рядом с девушкой. — Это своеобразная реакция на метаболизм растения. Можно сказать, что оно видит время. Чем старше окружающая его башня, тем медленнее развивается метаболизм. При контакте с асфальтовой башней годовой цикл его сокращается до недели, в окружении полихлорвинила — до двух часов.

— Оно видит время, — повторила Кома слова ученого. Она задумчиво смотрела на него, покусывая от волнения нижнюю губу. — Это поразительно. Неужто это создания далекого будущего?

— Я не могу этого ни подтвердить, ни опровергнуть, — ответил Пауэрс. — Но если ваше предположение верно, то мир будущего будет сюрреалистичен до безобразия.

Он возвратился к столу, выключил кофеварку и, достав из ящика две чашки, налил в них кофе.

— Существует гипотеза, согласно которой организмы, одаренные «молчащей парой» генов, являются предшественниками тех, которых эволюция стремится создать, двигаясь по своей кривой; молчащие гены — это своеобразный код, весточка из будущего. Нам он не нужен, а те высшие формы, которые придут нам на смену, будут его использовать на полную мощность. Наверное, мы слишком рано сделали это открытие, — сказал Пауэрс.

— Что вы хотите этим сказать?

— Дело в том, что самоубийство Уайтби — это признание в том, что его опыты не принесли удачи. Все до единого организмы, облученные им, вступили в фазу абсолютно бесконтрольного развития. У них возникают сложные, узкоспециализированные органы чувств, назначение которых для нас загадка. Причем развитие всегда завершается катастрофой, например, анемоны буквально взрываются в мелкие клочья, а дрозофилы жрут друг друга и тому подобное Мы торопим будущее, заложенное в этих организмах, а сами не знаем, должно ли оно вообще когда-либо возникнуть или это всего лишь наша экстраполяция. Временами я думаю, что все эти искусственно созданные органы чувств — просто насмешка природы над нашими гипотезами. Те экземпляры, с которыми вы познакомились, находятся пока на начальной стадии второго цикла развития. В дальнейшем они приобретут еще более фантастический и непредсказуемый облик.

Кома опустила голову.

— Значит, зоосад, при котором нет служителей? А что же ожидает людей?

Пауэрс пожал плечами.

— Приблизительно один человек из ста тысяч имеет в себе этот дар — молчащие гены. У кого они есть — у вас или у меня? Неизвестно! Никто еще не рискнул облучиться полностью. Это было бы не просто самоубийством, но, судя по опытам Уайтби, самоубийством мучительным и кошмарным.

Он допил свой кофе и сразу же ощутил усталость и опустошенность. Разговор отнял у него слишком много сил. Кома придвинулась к нему.

— Вы очень плохо выглядите, — с ласковой тревогой сказала она. — Наверное, плохо спите?

Пауэрс выдавил из себя улыбку.

— Пожалуй, даже слишком хорошо, — ответил он. — Как раз сон — это то, что беспокоит меня меньше всего.

— Если бы то же самое можно было сказать о Калд-рене, — вздохнула Кома. — Он спит очень мало и каждую ночь будит меня тем, что непрерывно бродит по комнате. И все-таки это лучше, чем неизлечимая наркома. Кстати, никому не приходила в голову идея попытаться облучить больных, спящих в больничном корпусе. Может быть, у некоторых имеется эта «молчащая пара» генов?

— В том-то и дело, что они имеются у каждого из них, — ответил ученый. — Молчащие гены и наркома взаимосвязаны самым тесным образом. — Пауэрс был почти обессилен и с трудом удерживался от того, чтобы извиниться перед Комой и прекратить разговор. Но, пересилив себя, — он обогнул стол, вынул из-под него магнитофон, включил его, перемотал ленту и прибавил звук.

— Мы с Уайтби много обсуждали эти вопросы, — сказал он. — В конце концов я стал записывать наши беседы. Он был гениальным ученым и лучше всех разбирался в проблемах, так что давайте выслушаем его мнение по этому поводу. Оно исчерпывает суть дела. — Он надавил клавишу и закончил фразу. — Извините за низкое качество записи, я слишком много раз запускал эту пленку, и она уже поизносилась. — Голос стареющего человека, отрывистый и нервный, прорывался через помехи, но Кома отчетливо слышала каждое слово.

Уайтби: …ради всего святого, Роберт, вспомни данные, которые приводит ФАО. «За последние пятнадцать лет на каждом акре посевной площади наблюдается пятипроцентный рост продукции». В то же время мировой урожай пшеницы упал почти на два процента. Возьмем все другие продукты — корнеплоды и зерновые, молоко и мясо, сою и прочее — везде производство падает. Одновременно возникает множество параллельных аномалий — от изменения маршрутов традиционных миграций до ежегодного удлинения продолжительности зимовок у животных. Все это складывается в общую необратимую закономерность.

Пауэрс : Естественный прирост в европейских странах и в Южной Америке остается на прежнем уровне.

Уайтби : Я уже объяснял, что эта стабильность — временное явление. Через какие-нибудь жалкие сто лет снижение плодовитости, которое сейчас кажется ничтожным, будет влиять и на те территории, где пока возникает искусственный резерв прироста как следствие контроля над рождаемостью. Уже сейчас в странах Дальнего Востока, особенно тех, где смертность детского населения стабильна, рождаемость резко падает. На Суматре, например, она за последние двадцать лет снизилась на пятнадцать процентов, а это уже реально ощутимый спад. Сравнительно недавно, еще два-три десятка лет назад, всякие «неомальтузианцы» пугали мир возможным «взрывом» мировой рождаемости. Сейчас ясно, что опасаться надо не взрыва, а совсем другого. К тому же учти добавочный…