Джеймс Баллард - Затонувший мир [авторский сборник]

Мы вырезали много причудливых образов, но самыми странными из них были портреты Леоноры Шанель. Вспоминая жаркий день прошлого лета, когда она приехала поглядеть из своего белого лимузина на облачных скульпторов с Коралла D, я жалею, что мы не знали тогда, с какой серьезностью эта красивая, но безумная женщина смотрит на облачные скульптуры, проплывающие в безмятежном небе. Если бы мы знали, что придет час, когда ее портреты, изваянные из ураганных туч, прольют грозовые слезы над мертвыми телами своих ваятелей…

Я появился на Пурпурных Песках тремя месяцами раньше. Я был тогда отставным пилотом, с трудом привыкал к сломанной ноге и к мысли, что моя летная карьера окончена. Однажды, заехав по шоссе, ведущему к Западной Лагуне, далеко в пустыню, я затормозил у коралловых башен. Рассматривая эти гигантские пагоды, вздымавшиеся со дна высохшего моря, я услыхал музыку, она доносилась с недалеких песчаных отмелей.

Ковыляя на костылях по осыпающемуся песку, я добрел до мелкой бухты в дюнах, где у входа в полуразрушенную студию осыпались поющие статуи. Бывший хозяин бросил эту постройку, похожую на ангар, на милость пустыни. Меня же какая-то неясная потребность заставила возвращаться туда изо дня в день. Обтачивая найденные там планки и брусья на старом станке, я строил большие воздушные змеи, а потом и маленькие планеры-копии. Они раскачивались надо мной на канатах, и в их причудливых абрисах было что-то успокаивающее.

Однажды вечером, когда я подтягивал воротом своих змеев, парящих над Кораллом D, налетел внезапный шквал. Я вцепился в рукоятку ворота, зарываясь костылями в песок, и тут увидел, что по песку ко мне идут двое. Один из них был маленький горбун, с яркими детскими глазами и уродливой челюстью, скошенной на сторону, словно якорная лапа. Он подбежал к вороту и, отпихнув меня, подтянул потрепанных змеев к земле. Помогая мне встать на костыли, он заглянул в ангар, где блестела моя гордость — уже не копия, а настоящий планер, с рулями и рычагами управления.

Горбун приложил широкую ладонь к груди.

— Оти Мануэль, акробат и гиревик. Нолан! — позвал он. — Погляди-ка!

Его товарищ сидел на корточках у поющих статуй и подкручивал спирали, настраивая их в унисон.

— Нолан художник, — сообщил Мануэль, — он вам такие планеры сотворит — полетят как кондоры!

Высокий брюнет долго бродил вокруг планера, легко касаясь крыльев руками прирожденного скульптора. Мрачные глаза его смотрели исподлобья, как у скучающего Гогена. Он поглядел на мою загипсованную ногу, на летную куртку…

— Вы не сделали ему кабину, майор.

По одной этой фразе я понял, насколько он меня понимает.

Помолчав, Нолан кивнул на коралловые башни, буравящие вечернее небо.

— Запастись йодистым серебром — и можно резать по облакам.

Горбун задорно кивнул мне. В его глазах светились мечтательные огоньки.

Вот так и появились облачные скульпторы с Коралла D. Я тоже считал себя скульптором. Сам я, правда, ни разу не поднимался в воздух, но выучил летать Нолана и Малыша Мануэля, а потом и Шарля Ван Эйка. Нолан нашел этого белокурого пирата где-то в прибрежном кафе на Пурпурных Песках и притащил его к нам — молчаливого тевтона с насмешливыми глазами и вечной безвольной полуулыбкой. Сезон окончился, богатые туристы с незамужними дочками разъехались по домам, и Ван Эйку стало скучно на Пурпурных Песках.

— Майор Паркер… Шарль Ван Эйк, охотник за головами, — представил нас Натан. — Женскими, разумеется. — Несмотря на их подспудное соперничество, я чувствовал, что Ван Эйк внесет в нашу группу нужную толику романтики.

Я сразу заподозрил, что студия в пустыне принадлежит Нолану, а мы все служим какой-то его причуде. Но единственное, что меня тогда волновало, — полеты.

Поначалу планеры осваивали, еще на канатах, воздушные потоки над меньшей из башен — Кораллом А, а затем — над более крупными В и С и наконец взмыли в мощных течениях вокруг Коралла D.

В один прекрасный день, едва я забросил их в воздух, Нолан перерезал канат. Его планер сразу же перевернулся и пошел вниз на остроконечные скалы. Я успел броситься на землю, а обрезок каната хлестнул по автомобилю, высадив лобовое стекло. Когда я поднял голову, Нолан парил в розовой высоте над Кораллом D. Ветер — вечный ваятель коралловых башен — плавно нес его сквозь архипелаг кучевых облаков, подсвеченных закатным солнцем.

Пока я спешил к вороту, упал второй канат — это Малыш Мануэль устремился за Ноланом. Калека, неуклюжий краб в воздухе обернулся птицей с гигантскими крыльями, превзойдя и Нолана, и Ван Эйка. Они долго кружили над коралловыми башнями, затем вместе соскользнули с небес на землю, взметнув песчаные облака. Малыш Мануэль торжествовал. Он вышагивал вокруг меня, словно этакий карманный Наполеончик, набирая в пригоршни песок и разбрасывая его над головой, словно кидал в воздух цветы.

Двумя месяцами позже, когда нам довелось повстречать Леонору Шанель, наши восторги поулеглись. Сезон кончался, поток туристов изрядно поредел. Иной раз мы вырезали свои статуи над пустым шоссе. Бывало, Нолан весь день не выходил из отеля — валялся в постели и пил. Ван Эйк все чаще пропадал с перезрелыми дамами, и мы с Мануэлем выезжали одни.

Но в тот день мы собрались все вчетвером, и вид облаков, поджидающих нас над вершиной Коралла D, сразу прогнал нашу апатию. Уже через десять минут три планера разом взлетели в воздух, и первые автомобили стали останавливаться на шоссе.

Чернокрылый планер Нолана летел первым, круто забирая к вершине. Ниже Ван Эйк чертил опасные зигзаги, демонстрируя свою лихость и белокурую гриву незнакомке в топазовом родстере. Малыш Мануэль в полосатой, как карамелька, машине гонялся за ним, скользя и крутясь в завихрившемся воздухе. Он то вскидывал руки над головой, то поджимал ноги и счастливо ругался — в небе ему было куда уютнее, чем на земле.

Ван Эйк первым взялся за облако. Облетая белую массу, он распылял кристаллический йодид, ловко отсекая влажные клочья. Когда искусственный дождь увлажнил шоссе, стало видно, что Ван Эйк делает исполинскую лошадиную голову.

Как всегда, зрителям на шоссе пришлась по вкусу эта порция воздушного марципана. Она важно плыла в сторону Пурпурных Песков, а Ван Эйк вился над ней, доделывая глаза и уши. Мануэль тем временем приступил ко второму облаку. Вскоре из него показались знакомые черты — крепкая челюсть, безвольный рот и преувеличенно пышная грива. Вырезая эту небесную карикатуру, Мануэль в творческом азарте закладывал такие виражи, что едва не таранил сам себя. Шарж на Ван Эйка был выполнен в его собственном худшем стиле. Мануэль лихо сел рядом с моим автомобилем и подмигнул Ван Эйку, который с принужденной улыбкой выбирался из своего планера.