Джеймс Баллард - Затонувший мир [авторский сборник]

Пэлем нервно задвигался на стуле, неожиданно почувствовав, как алюминиевое ребро столика врезается в его локти. Дешевые стулья с сиденьями из узких реек были неудобными, казалось, что тебя затолкали в шкаф для пыток с металлическими стрелами и креплениями. Ею снова коснулось непонятное ожидание какого-то странного насилия, и он поглядел вверх, будто предполагая, что в небе сейчас возникнет, разорвав рваную пелену, огромный лайнер и вдруг рухнет вниз, погребая всех под своими обломками.

— Пляжное безделье иногда становится просто опасной манией, — обратился он к жене. — Перед второй мировой войной австралийцы были очень озабочены этим повальным увлечением.

Милдред отвлеклась от книги и потерла уставшие от чтения глаза.

— Они, наверное, с тоски подыхали?

— Ты знаешь, примерно так. Пока множество людей предпочитают бездумно тратить время на валяние на песке, трудно серьезно думать о других, более разумных или активных формах отдыха. Это антиобщественное времяпрепровождение именно в силу своей полной пассивности, — тут он понизил голос, заметив, что окружающие начинают посматривать на них и вслушиваться в его профессионально отточенные фразы. — В то же время, оно несомненно, пробуждает стадное чувство, так как нивелирует людские различия. Действительно, обнаженная принцесса мало чем отличается от обнаженной официантки.

— Ты думаешь?

Пэлем раздраженно отмахнулся.

— Не придирайся, ты же улавливаешь мою мысль. И все-таки много важнее психологическое воздействие пляжа. Здесь особая роль принадлежит узкой полоске прилива, промежуточной зоне, которая вечно стремится порвать с морем и никогда не может уйти от него. Она как бы соединяет два полюса времени. Если мы условно назовем море подсознанием, то тяготение к суше можно назвать попыткой спасения от своей экзистенциальной функции в обыденной жизни и возврата в море, как в изначальное время.

— Опомнись, Роджер, — Милдред утомленно отвернулась от него. — Мне кажется, что я слушаю Шеррингтона.

Пэлем опять уставился на море. Снизу голос комментатора деловито сообщал, что запуск прошел по плану, и

называл место нахождения, скорость движения и маршрут спутника по околоземной орбите. Почти машинально он прикинул, что тот пролетит над пляжем примерно через четверть часа, то есть ровно в половине четвертого. Увидеть его, конечно, нельзя. Почему-то он вспомнил одну из последних публикаций Шеррингтона, в которой утверждалось, что часть солнечного инфракрасного излучения может подсознательно восприниматься сетчаткой человеческого глаза.

Лениво думая о том, что даже такое, казалось бы, нейтральное открытие сумеют повернуть в своих интересах дельцы от бизнеса или от политики, Пэлем вслушивался в бормотание стоящего внизу транзистора. Внезапно длинная незагорелая рука выключила звук. Рука принадлежала пухлой девице с белоснежной кожей и лишенным выражения ликом мадонны с овальными щеками, на которые падали черные пряди. Затем она перевернулась с живота на спину, отодвинувшись от своей компании, и встретилась взглядом с Пэлемом. Специально выключила, стерва, чтобы не дать мне послушать, подумал он, но потом ему пришло в голову, что, может быть, девушка слышала его филиппику и ждала ее продолжения.

Обласканный этой мыслью, он изучал круглое, внимательное лицо девушки, ее еще не взрослую, но уже и не детскую фигурку, размышляя, что разделяющее их расстояние и степень ее обнаженности вполне подошли бы для общей постели.

Выражение ее юного лица, открытое и одновременно непонятно пренебрежительное, оставалось неизменным, и Пэлем первым отвел глаза, понимая, что оно означает. Он с острой горечью ощутил свою беспомощность перед Милдред, ту ватную стену, которая отделила его от остального мира, лишив шанса на встречу с чем-то другим, может быть, подлинным. Тысячи соглашений и лавирований, на которые он решался ежедневно в течение последних десяти лет только для того, чтобы жить более или менее нормально, отравили его сладким ядом, высосав взамен все, что позволяло ему раньше ощущать свою индивидуальность. Теперь он превратился в заспиртованный экспонат в колбе. Раньше он осуждал себя за свою инертность, за неумение бороться с судьбой; теперь же он растерял все критерии, с помощью которых мог бы поставить себе объективный диагноз. Позорность его существования была куда большей, чем того мелкого, неразумного, грубого сброда, который его окружал.

— В море что-то появилось, — Милдред жестом показала в сторону воды. Пэлем поглядел в направлении ее протянутой руки. Там на расстоянии двухсот ярдов от террасы толпились люди, вода мягко перекатывалась по их ногам, они рассматривали что-то в мелководье. Некоторые закрывались от солнца газетами; женщины постарше зажимали юбки между коленями.

— Отсюда ничего не видно, — Пэлем поскреб подбородок; его заинтересовал человек, стоявший поодаль на краю набережной, очень похожий на Шеррингтона, но не он. — Кажется, ничего страшного. Может быть, волна принесла какую-нибудь диковинную тварь.

На террасе и на пляже снова воцарилось ожидание че-го-то необычайного, все как-то подались вперед. Чтобы услышать, что говорят в отдалившейся от общей массы группе, люди выключили транзисторы, и на пляж, как огромное облако, закрывающее солнце, опустилась тишина. После многих часов непрерывной суеты и галдежа молчание и неподвижность казались какими-то мистическими, накладывая на лица многих тысяч людей выражение глубокой отрешенности от всего земного.

Застывшие у воды люди не шевелились, даже дети смотрели туда же, куда и взрослые. В первый раз за сегодняшний день узкая полоска пляжа опустела: забытые там и уже полупогребенные под песком транзисторные приемники и пляжные принадлежности напоминали свалку мусора. Вскоре освободившееся пространство заполнили новые люди, но те, кто был у воды, даже не заметили этого. Пэлем мог бы сравнить их с усталыми паломниками, которые, достигнув вожделенной цели, терпеливо ждут, когда же священные воды подарят им долгожданное великое чудо.

— Что же там творится? — произнес Пэлем через некоторое время. Люди у кромки моря сохраняли полную неподвижность. Он обратил внимание на то, что стоят они не дугой, как предполагала береговая линия, а неровной шеренгой. — Кажется, они вообще никуда не смотрят.

Густое марево тесно приблизилось к берегу и почти скрывало его от людского глаза. Плотная вода была похожа на жирную нефть, редкие слабые волны нехотя впитывались в захламленный песок, оставляя за собой тусклые поблескивающие пузыри. Накатываясь на берег, море напоминало восставшего из пучины гигантского монстра, тупо старающегося уцепиться за край земли.