Джеймс Баллард - Затонувший мир [авторский сборник]

Хардман лежал, опираясь на локоть, широкая грудь и плечи его были обнажены, к ушам прикреплены два наушника. Его узкое лицо с крупными тяжелыми челюстями повернулось к Керансу, но глаза не отрывались от электрического пламени. Отраженный параболическим экраном багровый диск трех футов в диаметре освещал стену каюты.

Этот диск окружал голову Хардмана как огромный сверкающий нимб. Слабые скребущие звуки слышались из портативного проигрывателя, стоящего на полу у ног Бодкина — на диске проигрывателя вращалась небольшая пластинка. Они чем-то напоминали мерные удары далекого барабана. Но вот Бодкин выключил проигрыватель. Он быстро записал что-то в своем блокноте, затем он отключил камин и зажег лампу у кровати больного.

Медленно качая головой Хардман отцепил наушники и протянул их Бодкину.

— Пустая трата времени, доктор. Эта запись бессмысленна. Вы можете дать ей любое произвольное толкование.

Он вытянул свои тяжелые ноги на узкой койке. Несмотря на жару, на его лице и обнаженной груди почти не было пота, и он следил за меркнувшей спиралью камина с очевидным сожалением.

Бодкин поднялся, поставил проигрыватель на стул и вложил в него наушники.

— Вы не правы, лейтенант. Это нечто вроде звуковых пятен Роршаха. Вы не находите, что последняя запись была более четкой?

Хардман неопределенно пожал плечами, не соглашаясь с Бодкиным, но и не желая вступать в спор. Но несмотря на это, Керанс понял, что лейтенант охотно участвует в этом эксперименте, преследуя какие-то собственные цели.

— Может быть, — нехотя произнес Хардман. — Но думаю, что это не имеет никакого смысла.

Бодкин улыбнулся, он ждал возражений Хардмана и готов был спорить с ними.

— Не сомневайтесь, лейтенант; поверьте мне, это время потрачено не зря. — Он поманил Керанса. — Идите к нам, Роберт; правда здесь чертовски жарко — мы с лейтенантом Хардманом проводили небольшой эксперимент. Я расскажу вам о нем, когда мы вернемся на станцию. Теперь, — он указал на два будильника, обращенные задними стенками друг к другу и соединенных системой перемычек, похожей на лапы двух сцепившихся пауков, — пусть эта штука действует постоянно, для вас будет совсем не трудно заводить оба будильника через двенадцать часов. Они будут будить вас каждые десять минут — это время, достаточное для отдыха, но в то же время вы не успеете погрузиться в глубокий сон с его подсознательными видениями. Думаю, кошмаров больше не будет.

Хардман скептически усмехнулся, бросив быстрый взгляд на Керанса.

— Я думаю, вы слишком оптимистичны, доктор. На самом деле вы, наверное, полагаете, что я должен научиться не бояться своих снов, отдавая себе о них полный отчет… — Он взял в руки толстую зеленую папку, свой ботанический дневник, и стал механически листать страницы. — Норой мне кажется, что я вижу сны непрерывно, каждую минуту дня и ночи. Возможно, мы все видим их.

Его тон был мягким и неторопливым, несмотря, на утомление, иссушившее кожу у его глаз и рта, отчего крупные челюсти выдавались еще больше, а щеки впали. Керанс понял, что болезнь, какой бы она ни была, не затронула основу личности Хардмана. Жесткая независимость лейтенанта оставалась такой же твердой, как и раньше, может, даже усилилась, как будто стальное лезвие рассекло какой-то барьер и высвободило скрытые силы организма.

Бодкин вытирал лицо желтым шелковым носовым платком и внимательно смотрел на Хардмана. Грязный шерстяной жакет, полное безразличие к своему туалету и одутловатая, желтая от хинина кожа делали его похожим на потрепанного знахаря, но под этим обликом скрывался своеобразный и острый интеллект.

— Может быть, вы правы, лейтенант. Действительно, существует теория, согласно которой сознание есть ни что иное, как особая разновидность каталептического бреда, а способности и возможности центральной нервной системы во время сна столь же велики, как и в период бодрствования. И все-таки, мы должны удовлетвориться первым приближением к истине и постараться излечить то, что возможно? Вы согласны со мной, Керанс?

Керанс кивнул. Температура в каюте начала снижаться и дышать стало легче.

— Нам поможет смягчение климата, — снаружи послышался удар, как будто одна из лодок, висевших на шлюпбалках, стукнулась о борт базы. — Атмосфера лагуны вызывает слишком большое нервное напряжение, — добавил он. — Я уверен, что через три дня, когда мы уйдем отсюда, все почувствуют себя лучше.

Он предполагал, что Хардману уже сказали о скором уходе, однако лейтенант бросил на него острый взгляд и отложил свою папку. Бодкин громко откашлялся и вдруг принялся разглагольствовать о вреде сквозняков от вентилятора. Несколько секунд Керанс и Хардман смотрели друг другу в глаза, затем лейтенант кивнул сам себе и продолжил чтение, предварительно взглянув на будильники.

Злясь на себя, Керанс отошел к окну, повернувшись к остальным спиною. Он сознавал, что умышленно предупредил Хардмана об отъезде, надеясь на вполне определенную реакцию и точно зная, почему Бодкин не сообщил больному эту новость. Без тени сомнения он намекнул Хардману, что если тот задумал что-то, то на все приготовления ему отпущено всего три дня.

Керанс окинул раздраженным взглядом спаренные будильники на столе, анализируя собственное поведение. Вначале бессмысленная кража компаса, затем эта беспричинная эскапада. Ему и раньше доводилось ошибаться, но тогда он верил, что его промахи возмещаются одним достоинством — полным и точным пониманием причин и целей своих действий. Так, если сейчас он никак не мог принять решение об отъезде, то причиной тому была не рефлексия, а нежелание действовать, пока он полностью не разберется в своем отношении к Беатрис Дал.

В тщетной попытке успокоить свою совесть, он обратился к Хардману:

— Не забудьте часы, лейтенант. На вашем месте я добился бы, чтобы они звонили регулярно.

Покинув госпиталь, они спустились на пристань и взобрались в катамаран Керанса. Слишком утомленный, чтобы заводить мотор, Керанс греб вдоль троса, натянутого между базой и испытательной станцией. Бодкин сидел на носу, опустив проигрыватель, похожий на почтовый ящик, между ног и глядя как нос лодки рассекает вялую зеленую воду, отбрасывающую резкие яркие блики. Его потное лицо, заросшее неопрятной серой щетиной, казалось изможденным; он о чем-то думал, посматривая на кольцо полузатонувших зданий, как усталый корабельный лоцман, в тысячный раз входящий в родную гавань. Когда они приблизились к испытательной станции, с ее крыши с ревом сорвался вертолет; корпус станции закачался, но воде пошла рябь, каскад брызг обрушился на их плечи. Бодкин выругался, но через несколько секунд они вновь были сухими. Хотя время уже приближалось к пяти часам дня, солнце заполняло небо, превращая его в пылающий костер и вынуждая их опускать глаза к поверхности воды. Вновь и вновь в стеклянных стенах окружающих зданий они видели бесчисленные отражения солнца, преследующие их, как языки пламени, как сверкающие фасеточные глаза гигантского насекомого.