Джеймс Баллард - Затонувший мир [авторский сборник]

Керанс оставил сержанта, осматривающего металлические жалюзи, и пошел по палубе. Когда Макреди не мог его видеть, он свернул в первую же дверь.

На палубе С, самой нижней из трех палуб базы, располагались каюты экипажа и камбуз. Два или три человека находились в каютах, но кают-компания пустовала, только в углу, со стола для настольного тенниса, тихо доносилась музыка из радиоприемника. Керанс подождал, прислушиваясь к резким ритмам гитары, перекрываемым отдаленным гулом вертолета, кружившего над соседней лагуной, затем по центральному трапу спустился в трюм, где находились мастерские и арсенал базы.

Три четверти трюма были заняты двухтысячесильным дизелем, вращавшим два винта и резервуарами с маслом и авиационным бензином; мастерские частично переместили на палубу А, так как там пустовало несколько помещений, а механикам, обслуживающим вертолет, удобнее было работать наверху.

Когда Керанс вошел в трюм, здесь царил полумрак. Единственная слабая лампа горела в стеклянной будке техника; арсенал был закрыт. Керанс осмотрел ряды тяжелых деревянных стоек и шкафов с карабинами и автоматами. Стальной прут, проходивший сквозь кольца всех карабинов, закреплял их на месте; Керанс трогал тяжелые ложа, размышляя, смог ли бы он вынести оружие, даже если бы его удалось освободить из крепления. В ящике его стола на испытательной станции лежал кольт сорок пятого калибра с пятьюдесятью патронами, полученный три года назад. Раз в год он предъявлял это оружие и получал к нему новые патроны, но ему ни разу так и не довелось стрелять из него.

На обратном пути, он внимательно разглядывал темно-зеленые ящики с амуницией, сложенные в аккуратный штабель; все ящики были закрыты на висячие замки. Проходя мимо будки техника, он увидел, что тусклый свет оттуда осветил ярлыки на ряде металлических сосудов под одним из рабочих столов.

Керанс остановился, просунул пальцы через проволочную сетку, стер пыль с ярлыков, и прочел написанную на них формулу: «Циклотрайнтиленетринитрамин; скорость расширения газа — восемь тысяч метров в секунду».

Размышляя над возможным применением взрывчатки, — было бы эффектно отметить уход Риггса взрывом одного из затопленных зданий и тем самым перекрыть водный доступ к убежищу, — он оперся локтем о стол, бездумно играя медным трехдюймовым компасом, оставленным для починки. Шкала прибора была чистой и поворачивалась на сто восемьдесят градусов, при этом стрелка упиралась в меловую отметку.

Все еще думая о взрывчатке и необходимости раздобыть детонаторы и бикфордов шнур, Керанс стер меловую отметку, поднял компас и взвесил его в руке. Выйдя из арсенала, он поднялся по лестнице; освобожденная стрелка компаса дрожала. Мимо, по палубе С, прошел матрос, и Керанс быстро спрятал компас в карман.

Представив себе, как одним нажатием рукоятки он перебрасывает Риггса, испытательную станцию и всю базу в далекую лагуну, Керанс заставил себя остановиться у перил. Улыбаясь абсурдности своего замысла, он поразился, как мог дойти до таких фантазий.

Потом он заметил корпус компаса, торчащий из кармана. Некоторое время он задумчиво глядел на прибор.

— Остынь, Керанс, — пробормотал он. — Пока что ты живешь двумя жизнями.

Пять минут спустя, Керанс входил в лазарет, где его ждали более срочные проблемы.

Три человека находились в лазарете из-за тепловых ожогов, но остальная часть палаты на двенадцать коек пустовала. Керанс кивнул санитару, накладывающему пенициллиновые повязки, и прошел к маленькой одиночной палате у правого борта.

Дверь была заперта, но Керанс слышал из-за нее безостановочное тяжелое скрипение койки, сопровождаемое раздраженным бормотанием пациента и ровным голосом доктора Бодкина. Какое-то время Бодкин произносил сдержанный монолог, затем прозвучало несколько возмущенных реплик и воцарилось молчание.

Лейтенант Хардман, старший пилот вертолета (теперь вертолетом управлял его помощник сержант Дейли), был вторым по старшинству офицером в отряде. До последних трех месяцев он был заместителем Риггса и осуществлял командование в отсутствие полковника. Дородный, умный, но, пожалуй, излишне флегматичный человек лет тридцати, он сторонился остальных членов отряда. Будучи натуралистом-любителем, он вел собственные наблюдения изменяющейся фауны и флоры и разрабатывал свою классификацию изменений. В один из редких моментов добродушного настроения он показал эти записи Керансу, но забрал их назад, когда Керанс мягко указал, что его систематизация ошибочна.

Первые два года Хардман являлся прекрасным буфером между Риггсом и Керансом. Большая часть экипажа получала распоряжения, в основном, через лейтенанта, и это, по мнению Керанса, было большой удачей, так как более нетерпимое второе по старшинству лицо в отряде могло бы сделать общую жизнь невыносимой. С легкой руки Хардмана в их небольшом коллективе сложились свободные взаимоотношения, при которых новоприбывший через пять минут становился полноправным членом экипажа, и никто не допытывался, где он был и чем занимался два дня или два года назад. Когда Хардман организовывал баскетбольный матч или регату на лагуне, это не доводилось до абсурда: нежелание кого-либо принять участие в состязании встречалось с вежливым пониманием.

Недавно, однако, в характере Хардмана начали проявляться иные черты. Два месяца назад он пожаловался Керансу на постоянную бессонницу. Нередко из окон Беатрис Дал Керанс далеко за полночь видел в лунном свете лейтенанта, стоявшего у вертолета на крыше базы и глядевшего на тихую лагуну. Затем Хардман, сославшись на малярию, отказался от своих ежедневных полетов. Запершись на неделю в каюте, он погрузился в странное состояние, перечитывая свои давние записи и перебирая пальцами, как слепой, изучающий азбуку Брайля, или переставляя сосуды с чучелами бабочек и гигантских насекомых.

Заболевание было несложно распознать… Керанс узнал симптомы, которые наблюдал у себя самого: ускоренное вступление в «зону перехода» — и поместил лейтенанта в лазарет, попросив Бодкина регулярно навещать его.

Однако, Бодкин отнесся к болезни Хардмана гораздо серьезнее.

Распахнув дверь, Керанс вошел в затемненную палату и остановился в углу у вентилятора, так как Бодкин предостерегающе поднял руку. Жалюзи на окнах были опущены, и, к удивлению Керанса, был выключен кондиционер. Воздух в комнате был ненамного прохладнее наружного — кондиционер же никогда не позволял температуре подниматься выше семидесяти градусов. Но Бодкин не только отключил кондиционер, но и включил небольшой электрический камин… Керанс вспомнил, как Бодкин мастерил этот камин на испытательной станции, закрепляя вокруг зеркала для бритья нить накаливания. Мощностью немногим больше одного киловатта, камин, казалось, посылал невыносимый жар, и через несколько секунд Керанс ощутил, как пот струится по его телу. Бодкин, сидевший в легком металлическом кресле спиной к теплу, был одет в свой белый шерстяной жакет, на котором виднелись две широкие влажные полосы пота, и в тусклом багровом свете Керанс видел, как по его коже скатывались капли, похожие на раскаленный добела свинец.