Лев Могилев - Окно в прошлое

В тебе - всему начало и предел,

Само же ты - и вечность, и мгновенье!

Ты - лира малых и великих дел,

Истории миров и поколений!

Три сущности в тебе одном слились.

Все сущее ты воплотило разом.

И лишь одно тебя быстрее - мысль.

И лишь одно могущественней - разум.

В газете «Вечерний Ленинград» от 17 августа сего года появилась статья, которая надолго взволновала читателей. В ней сообщалось о смерти профессора Воробьева, случившейся при загадочных обстоятельствах. Газету эту мне прислал по почте мой давний товарищ Николай Шаров.

«Виктор,-писал он,-не сомневаюсь, что мое письмо и статья огорчат тебя. Да, старик уже не сможет прислать тебе отзыв на автореферат. У нас тут столько разговоров, догадок, предположений… Идет судебное следствие. Впрочем, я в этом деле понимаю меньше кого-либо. Почитай сам…»

Прочтя статью, я надолго задумался. «Как далеки они все от истины! - размышлял я. Он стал жертвой собственного гения. Неведомое надвинулось на него. Из каких глубин оно вышло? Какими путями?»

Николай угадал: печальное известие меня очень огорчило, и на то были свои причины. Профессора Воробьева я знал давно. Мне довелось слушать его лекции по философии, когда я учился на биологическом факультете Н-ского университета. Специальное образование Воробьев имел в области физики. Это был изумительный лектор и, несомненно, светлый ум в науке. Профессор был далек от стереотипного изложения материала. Каждая мысль его являлась нам, как откровение.

И вот через пятнадцать лет я вновь встретился с этим человеком. С этой встречи и началось наше близкое знакомство. Я получил командировку в Ленинград для ознакомления со специальными фондами зоологического музея. Должен оговориться, что меня интересовали некоторые ископаемые формы панцирноголовых; материал рассматривался в одном из разделов моей диссертации.

Палеонтология всегда увлекала меня. Еще в детстве, затаив дыхание, рассматривал я великолепную книгу Аугусты и Буриана, со страниц которой на меня глядели страшные доисторические чудовища. Открыв эту книгу, я мысленно переносился в бесконечно далекие времена. Я опускался в загадочные глубины кембрийского моря, где медленно-медленно ползали по дну неуклюжие трилобиты, колыхались скудные водоросли и плыли студенистые медузы. Я видел дно силурийского моря, похожее на сказочный луг, где пламенели тысячи морских лилий. Я видел бурые болотистые равнины и красные скалы девона, непроходимые мрачные дебри каменноугольного периода.

В окне голубело приветливое июньское небо, а мне казалось, что оно закрыто туманом. Сквозь туман проступают силуэты огромных древовидных папоротников, а над ними - багровый шар солнца. Издавая громкий треск прозрачными полуметровыми крыльями, пролетает гигантская меганевра.

Но вот картина меняется… Широко разлилась первобытная река. Тихо несет она свои прозрачные зеленовато-голубые воды. Вокруг - глухие юрские леса, уходящие вдаль до самого горизонта. Стройные силуэты пальм, гингко, араукарий легко обозначены на теплом фоне утреннего неба. Ближе - обширная поляна, обильно поросшая папоротниками, плаунами, хвощами. Сочные стебли хвощей местами поднимаются из воды у берега. Над лесом встает солнце - не наше, знакомое, приветливое, а жгучее солнце юры. И над сырыми лесными трущобами, над болотами, над топкими берегами колышется розовое марево. Запах прели, неведомых трав и листьев…

Из воды на болотистый берег вылезли бронтозавры. Хвост одного из чудовищ, подобный толстому бревну, наполовину погружен в воду. Змеиная шея с маленькой плоской головкой вытянута ввысь. Капли тумана скользят по крутым мускулистым бокам. На спине играет золотистый отблеск. А высоко в небе, раскинув перепончатые крылья, парят птеродактили.

А с каким увлечением проникал я в тайники доисторического мира, склонившись над книгами Конан-Дойля, Рони-старшего, Обручева и Ефремова!

И вот после долгих лет учебы, мне пришлось профессионально заняться палеонтологией. Мне довелось не раз бывать в экспедициях под жгучим солнцем Средней Азии и Монголии, под холодным ветром Забайкалья Тяжелый изнурительный труд. Бесконечные переходы, короткие привалы у костра, свинцовая тяжесть в ногах… И всему этому награда - маленькие осколки костей, замаскированные породой, камни с едва заметными отпечатками древних насекомых и растений. Да, тот, кто мало знаком с этой областью исследований, едва ли знает цену подобного рода находкам!

Какой страстностью, каким уменьем, какой смелой научной фантазией нужно обладать, чтобы создать, как это делал Кювье, из маленьких обломков костей чудовищные образы ископаемых животных! Уменье в малом видеть многое…

Я собрал интересный научный материал, обобщением которого был занят последнее время. Я просиживал в музее целыми днями. Вооружившись лупой и терпением, я внимательно просматривал образцы. Работа увлекала. Вечером, усталый, но удовлетворенный, я шел прогуляться по набережной прекрасного города. Легкая свежесть, подымающаяся от Невы, строгие очертания одетой в гранит набережной и дворцов, выстроившихся на берегу - все это благотворно действовало на меня. Город жил своей сложной жизнью. Облокотившись на каменный парапет, я подолгу смотрел на движение темной воды, а надо мной, как символ вечности, возвышались огромные молчаливые сфинксы.

Во время одной из таких прогулок мы и встретились с профессором. Он не узнал меня и в ответ на мое приветствие механически приподнял шляпу. Но мне очень захотелось напомнить ему о себе. Я заговорил.

- Виктор Григорьевич, вы, конечно, забыли меня… Я ваш бывший ученик…

Профессор оживился, глаза его весело блеснули из-под пенсне.

- Мой ученик? Очень приятно! А, позвольте, когда вы у меня учились?

- Давно… Пятнадцать лет назад!

- Да, порядочно-таки…

- Слушал ваши лекции по философии… На втором курсе…

- Так-так… А сейчас где работаете?

- Аспирант того же университета; на кафедре исторической геологии.

- Так… Простите, как ваша фамилия?

- Петров… Виктор…

- Помню, помню… А по батюшке?

- Григорьевич.

- Тезка?! Как же. помню, помню!

- Я - биолог. А вот сейчас специализируюсь в области палеонтологии.

- Прекрасно! Очень рад за вас.

Я. конечно, понимал, что профессор поддакивает мне из вежливости. Мог ли он запомнить меня из тех тысяч студентов, что прошли перед его глазами? В то время я. помнится, ничем не привлек его внимания… И все же слова профессора были мне очень приятны. Разговорились. Воробьев предложил прогуляться по набережной. Я охотно согласился. Вечер был прекрасный. На далеких шпилях плавилось закатное солнце. От воды тянуло свежестью. Рыбаки-любители, пристроившись на гранитном парапете, терпеливо караулили свою добычу.