Владислав Крапивин - Голубятня на желтой поляне. Роман-трилогия

- Сейчас выйдем на основной путь, - сказал Юрка.

- Ага, пока выйдем… - сердито начал я. Но тут под колесами сильно щёлкнуло, тряска сразу кончилась. Рельсы загудели ровно и спокойно. Это вагон проскочил стрелку и пошла главная колея - сплошные рельсовые нити на могучих бетонных шпалах. Сразу выросла скорость. В дверь передней площадки рванулся ветер, у Янки взлетели и разлохматились волосы. Янка засмеялся.

Но мне было что-то не смешно.

- А как обратно? - спросил я.

Янка, не перестав смеяться, ответил:

- Да очень просто! Перенесём искорку к задней оси, она и заведётся на обратный ход.

Я был в этом совершенно не уверен. Я вообще ни в чём не был уверен.

- А куда нас несёт-то?

- Как куда? В бесконечность, - беззаботно отозвался Янка. И Юрка, который всегда с ним соглашался, весело засвистел.

Я сказал с досадой на их глупость:

- Вот врежемся во встречный поезд, тогда уж точно будет бесконечность и вечность…

Янка возразил:

- Встречный пойдёт по левой колее, здесь двойной путь.

- В это время не бывает никаких поездов, - сказал Юрка.

Я не стал с ними больше разговаривать, взглянул на Глеба. У него-то ума больше!

Глеб озабоченно дёргал бородку.

- Ребята, Гелька прав. Нужен какой-то сигнал. Давайте-ка вывесим фонарь.

Он опять понёс на переднюю площадку «Сатурн». Янка и Юрка пошли за ним. Я плюнул с досады и остался посреди вагона. В полумраке. Потом взял с ящика маленький фонарик и включил.

Глеб вернулся.

- Гелька… Ты что? Опять обиделся?

- Нет, - сказал я.

- Тогда что?.. Боишься?

- Еще чего! - сказал я.- То есть да, боюсь. Вдруг не вернёмся к утру? Дома знаешь что будет!

Глеб положил мне на плечо горячую ладонь. Покачал меня туда-сюда.

- Вы вернётесь, Гелька… Если до полуночи никуда не приедем, всё равно двинем назад. До рассвета будете дома.

Эти слова меня слегка успокоили. Правда, я сердито подумал, что если Глебу приспичило отправляться в свою бесконечность, мог бы ехать один. Зачем нас-то с собой тащить? Но это была совсем свинская мысль. Я даже откачнулся, чтобы Глеб её не угадал. Он не виноват, никого он никуда не тащил, это всё Янка придумал. И Янка с Юркой Глеба всё равно не оставили бы. А я… я опять остался бы сам по себе?

Да что я, такой трус, что ли?.. Да ни черта я не боюсь! Если я и спорил, то из упрямства. Потому что поехали, меня не спросили.

Ровно гудит вагон, и в гуденье этом прорезается струнный голос. Как отголосок Янкиной музыки рельсов! Как я мог забыть? Ведь совсем недавно я хотел мчаться в дальние дали, открывать какие-то тайны!..

Вот и хорошо, что едем. И что не знаем, чем это кончится, тоже хорошо! Должны же быть в жизни приключения!

Одно только портит мне радость: Юрка и Янка опять ушли вдвоём, не позвали меня. Но эта горечь - уже несильная и привычная, как боль от разбитого утром локтя.

- Глеб, - сказал я, - ты за меня не тревожься, я сам знаю, что такое дальняя дорога.

Он ещё раз качнул меня за плечо - хорошо так, будто молча сказал спасибо. И в это время зашелестели вокруг листы.

Ветер врывался с передней площадки, мчался через вагон и, закрутив спиральные вихри, улетал в заднюю дверь. Завихрения подняли с ящика и с полки стопки Глебовых бумаг.

Мы кинулись собирать их…

К счастью, не улетел ни один лист.

- Ну, всё, - сказал Глеб, когда была собрана растрёпанная стопа. - Вот… Слушай, Гелька, я тут ещё кое-что понаписал… Может, дать тебе и эти страницы?

- Ты их тоже в двух экземплярах печатал?

- Конечно.

- Тогда дай, - сказал я и подумал, что, может быть, скоро Глеб окажется далеко-далеко. - Обязательно дай. А то… вот укатишь в свой Колыч… на веки веков…

Глеб на секунду прижал меня своей пятернёй к рубашке. Потом взял у меня фонарик и шагнул в угол, где на гвозде шевелилась как живая Ерёмина куртка. Глеб снял её, сунул свёрнутые листы во внутренний карман.

- Вместе с курткой и заберёшь.

- Я сразу, чтобы не забыть…

Куртку я накинул на плечи. Она была большущая - обшитый кожей подол зачиркал по коленям. От куртки пахло Ерёмой - тёплым металлом, смазкой и пластмассовой изоляцией. Я незаметно погладил у куртки отворот. Бедный Ерёма. Не слишком ли быстро мы успокоились после его гибели?

И никто не знает, что погиб он, скорее всего, не случайно!

- Глеб!

- Что, Гелька?

- Нет… ничего.

Поздно, Глебу нельзя говорить про это. Он испугается за нас и не станет искать свой Колыч. Останется без дома. Получится, что я его задержал. А какое я имею, право?

Глеб отошёл от меня. Наверно, подумал: «Гелька загрустил о Ерёме, а грустить лучше в одиночку». Я сел в проёме боковой двери, свесил наружу ноги. Тёплый ветер ударил по ногам, забрался под куртку. Сильно пахло полынью. В той стороне, куда мы ехали, светил слабенький закат, а над головой и северным горизонтом небо стало совсем чёрным. Звёзды были большие и белые. Гораздо ярче огоньков, которые мигали на краю земли.

Недалеко от линии тоже светились огоньки - фонари и окна какого-то посёлка. И вот что удивительно! Обычно, когда едешь в поезде, близкие огни проносятся назад, а звёзды остаются неподвижными. Здесь же было наоборот: огоньки и фонари будто замерли, а звёзды проплывали над головой, будто небо плавно вращалось. Что за неразбериха? А, я понял! Наверно, вагон делает какой-то хитрый разворот.

И я перестал думать о звёздах.

Потому что подошёл Юрка.

Фонарик лежал рядом со мной и светил вверх, на Юрку. И Юрка стоял в метре от меня и почему-то опять казался похожим на страусёнка Антона из мультфильма.

- Ты чего? - спросил я.

- На площадке сесть негде. А за день-то натопался…

Я подвинулся. Но Юрка не сел. Он рассеянно смотрел в небо и теребил у пояса краешек серебристого галуна. Этот блестящий лампас был пришит вдоль коротенькой штанины, и верхний кончик у него отпоролся. Юрка дёргал, дёргал его, а потом вдруг сильно потянул вниз и с треском оторвал весь галун. Кинул по ветру.

- С ума сошёл? - спросил я.

- Не-а…

- Влетит, - сказал я.

- С чего? Эту форму нам насовсем подарили.

- А завтра как будешь без лампаса?

Юрка оторвал галун с другого бока.

- Никак. Я оттуда ушёл.

Юрка зевнул и сел наконец рядом со мной.

- Почему ушёл? - изумился я.

- А!.. Из-за одной дуры. Сперва у нас нормальный руководитель был, помнишь, толстенький такой, Виталий Гаврилыч… Потом он замотался с концертами, и сегодня к нам пришла эта… Ноги, как оглобли, шея лошадиная, голос, будто сирена на стадионе. Только и знает, что орать команды и ругаться… Я где-то палочку потерял, а она завелась: «Это что за отношение к делу! Таким людям вообще здесь не место!..» Не место? Ну и ладно. Поставил я барабан, положил на него накидку и берет, сверху - палочку, ту, что осталась. И пошёл…

Услыхав про палочку, я, кажется, покраснел. И понял: теперь-то надо начать про всё: про то, как от палочки разлетелся гипсовый гребец; и про то, что, наверно, не случайно мы рядом с тем гребцом падали, и про Клоуна.