В. Бирюк - Расстрижонка

– Ты что, думаешь, я сам этого не знаю? Не может человек быть добрым слугой двум господам сразу. Не может человек быть рабом — и божьим, и человечьим. Сей обычай — противу самой сути христианской, противу духа божьего, коий в человека вдохнут еси. Не может сотворённое по образу и подобию божьему в скотском состоянии пребывать. Не должно. Но… Ваня, есть закон русский. И всяк князь — тому закону — слуга истовый. И аз грешный, меж прочими. Суть моя — в господу служении и закона исполнении. В «Русской Правде» — рабы есть. Стало быть, есть они и в землях моих. И покудава «Правду» не изменить — так оно и будет. Тебе, брат, хорошо. Ты — Нерусь, как хотишь — так и воротишь. А мне так… не можно. Как бы сердце моё к тому ни лежало. Вот и кручусь. Будто в тенетах ловчих.

Вот уж не думал, что тот же образ — образ сети, опутавшего, не дающего шевельнуться, сделать, как хочется — кокона паучьей паутины, паутины святорусского общества — образ, мучивший меня в Пердуновке, в моих первых делах и глупых планах — услышу от святорусского князя, от одного из ярчайших представителей, символов этой эпохи! Хотя, если подумать…

Андрей Боголюбский и стал таким символом потому, что рвал эту паутину, менял её. Почему и остался в истории куда более заметной величиной, чем множество «нормальных» русских князей.

Для меня эта личная позиция Андрея — была чрезвычайно важна. Суздальские князья, активно привлекавшие и поддерживающие переселенцев, всегда были враждебны к экспорту рабов. А вот укрывательство беглых, «со Стрелки — выдачи нету», обеспечивалось именно этой, христианской нормой: «не может быть подобие божие — скотом двуногим». Не резонами экономическими, а верой души.

Через несколько лет, добиваясь запрета на вывоз людей русских из «Святой Руси», ограничения и отмены рабства, я был уверен в поддержке Боголюбского, в его «душевном согласии», приводил доводы, ему понятные, часто — от него же услышанные. Совмещая аргументы как мирские, так и божеские.

Князь, по-прежнему не оборачиваясь ко мне, выдал ещё пару деловых фраз. Как найти лодочку с сопровождающими, как выйти из города затемно, пуговица от княжеского кафтана в качестве мандата — подтверждение для Софьи моей миссии.

– Скажешь: послан привезти ко мне. Тайно. Для разговора о делах семейных. Ты ж только правду говоришь? — Вот правду и скажешь.

– А если откажется?

– Тогда… как нынче тысяцкого. Цепками своими. Служанка обиходит.

Андрей вёл разговоры отрывисто, малословно. Отнюдь не объясняя и не разжёвывая. Причина — в его государничании. Всякому… чудаку каждую мысль свою растолковывать — на дела времени не хватит. Привычный к бою, к конной атаке, он и в жизни разговаривал приказами. Такое малословие, глубоко в нём укоренившееся, давало место недоговорённостям. Что создавало для меня простор свободы. Не произнося лжи, не являя неповиновения, на одних лишь недомолвках и недосказанностях, находил я возможности делать вроде бы и по его приказу, а и по своей воле. И являть ему уже дело сделанное, а не помыслы сомнительные.

Такая же манера — говорить кратко — насаждалась мною на Стрелке, среди людей моих. Видя Андрея со стороны, я лучше понимал: где одного слова достаточно, а где нужно человеку в душу влезть да наизнанку вывернуть.

Только с комнатушки вышел — моих искать не надобно: крик на весь дворец слыхать. Николай орёт. Так это… заковыристо. С приговором. Но — без вердикта. Заглядываю: они со скотником за грудки уже сцепились.

– Николай, оставь боярина. На сегодня всё, завтра докуёте.

Мужи добрые расцепились, пофыркали. Скотник рукав полу-оторванный пошевелил, хмыкнул удивлённо:

– А и добрый у тебя, воевода, купчик в приказчиках. За выгоду твою бьётся яро, торг ведёт хитро. Славно по-разговаривали. Как в годы молодые. Э-эх, было времечко… Ты, слышь, Николка, ты завтра после ранней заутрени приходи. Да в княжеские палаты не ходи, ходи прям ко мне, вона, напротив, по лесенке на второй поверх, в мою каморку. Там и договорим. Оно быстрее будет.

Выбрались во двор — Лазарь на крылечке сидит, с камнем дворовым — в один цвет.

– Ну что, бледнолицый посланник мой? Живой? Тогда пошли домой. Давай-давай, подымайся. Смотреть — выше, дышать — глубже.

И завертелось. Цыба плакала, что ей уезжать велено. Лазарь в испуге хлопал глазами и поджимал губы — решил, что я его наказываю за… за пищеварение и прочие негоразды.

Пару раз являлись на двор разные… депутации. Типа:

– А вот здрав будь соседушка, а вот как живешь-можешь?

Живу — хорошо, могу, в основном — матерно. Для знакомств-разговоров — не время.

Наглые такие, прилипчивые. Слов не понимают. Ты ему, как из сортира: «Занято!», а он прёт будто президентский кортеж брюхом по осевой. Он — боярин, он — в гости пришёл. По русскому обычаю, хозяин свои дела — в сторонку, гостя принимает. Солнце ясное заявилося.

Это хорошо, когда в дому делать нечего, или к своим делам — душа не лежит. «Гость в дом — бог в дом» — правильно. Если в дому от безделья мухи дохнут.

Я — не Онегин. И дончаков здесь пока нет. Поэтому — словами.

Сказал раз, сказал другой — не доходит. Благо — у меня мужики здоровые. Не жеребцы, но близко. Резан, после пары моих реплик — как наскипидаренный, пар из ушей — аж свистит.

Гости как приехали, так и отъехали. Не, «отъехали» — значительно быстрее. Кое-кто и шапку оставил. В спешке «отъезжания».

Время. Пока суетня — ни сделать, ни подумать. А надо много.

«Ласточку» с Цыбой, «гороховой вдовой» и кое-какими вещицами — послезавтра, чуть светанок — домой, во Всеволжск.

С Салманом. Без бойца — никак. Такая невидаль многим — как кусок лакомый. То, что они с ней мало чего сделать смогут, только на дрова порубить, да паруса на штаны перешить — после дойдёт. Сперва будет «ё!», потом «моё!», а уж потом-то и мозги включаться.

Пристрастие русских людей к вещам чужим редкостным имеет характер острого мозгового заболевания. Сходное явление наблюдалось на реке Тибре и в городе Пизе… Так. Про это я уже…

«Чёрный ужас» одним своим видом — многих распугает. Да и в драчке у пристани они с отсендиным Диком сработались.

Терентию и Чарджи — срочно сочинить инструкцию. Как встречать караван «подъюбочников». В смысле: под ленточками из старой юбки. Суть инструкции — «жёстко». «Вор должен сидеть». Здесь, в «Святой Руси», «вор» — государственный преступник. Для меня — всякий, не исполняющий мои законы.

«Государство — это я».

С Николаем снова прошлись по «повилам на четыре ноги». Что-то закрывается полностью, что-то — частично. Но серное масло придётся покупать. И не только во Владимире. «Серная кислота — хлеб химической промышленности». У меня — нет промышленности. Да и «масло» — не кислота. Но из доступного сегодня — наиболее похожее.