В. Бирюк - Расстрижонка

Длины его пищевода хватило только до ближайшей стены. Дальше мы, всей честнОй компанией, прослушали арию Риголетто в его исполнении. Как раз из-за того ларя с гравировкой из не-подсолнечника. Ну, что сказать? У парня хорошие вокальные данные. Совершенно свободно берёт верхнее «ля». И выдаёт нижнее «до».

Вот стану я старым и толстым — построю на Стрелке оперный театр. Может даже — и Большой. А Лазаря возьму на амплуа «первого любовника». Хотя вряд ли: он же тоже таким станет. Да ещё и лысым. Мне-то уже всё равно, а ему — плешь петь мешать будет.

– Разберитесь тут. Дать всё. Сколь можно. Пошли.

Андрею надоела вся эта… оперетта с желудочно-кишечным и материально-техническим либретто. Он встал, осторожно обошёл дёргающиеся в ходе вулканической деятельности, в смысле — в пароксизме извержения, пятки Лазаря, и направился к следующим дверям. Я, естественно, следом.

Ну и планировочка! Мы так и будем ходить по этим анфиладам, загаживая одну комнату за другой? Чем-то напоминает Безумное чаепитие в «Алиса в стране чудес». Там они тоже всё время пересаживаются, и никто не моет посуду. Ну и кто здесь будет Болванщиком? Я — лучше Мартовским Зайцем. У зайцев в марте в их трёхчастных желудках идёт такая ферментация…! Домашнему самогонному аппарату — не сравниться! Почему их косыми и называют. Если уж гадить, то хоть под кайфом — всё веселее.

Третье помещение было ещё меньше, ещё темнее. И отгорожено от общего прохода приличной стенкой.

Андрей махнул рукой, проследил, чтобы я плотно закрыл дверь, подошёл к единственному закрытому окну, уставился в бутылочного цвета стеклянный кругляш и замолчал. В смысле: продолжил молчать. Как-то… глубоко.

Весёлое возбуждение предыдущей сцены постепенно оставляло меня. По материально-техническому, после слов Андрея, Николай возьмёт всё возможное. И даже немного сверху. Остальное, типа киновари, серного масла, образцов замков, весов… Там объёмы небольшие — можно докупить. И из Всеволжска не с пустой мошной вышли, и дорогой… несколько разбогатели. Есть ещё пара-тройка моментов, где мне нужно просто его решение.

– Ты — прав. Она — курва.

Ё…! Погоди-погоди… Не понял я. Так я прав?!

– С чего ты решил?

– Я — спросил. Он — соврал.

Факеншит! Мозги кипят! Как-то сходу переключиться со способов сбора и транспортировки отходов железоделательных производств на… на способы объективизации внебрачных связей экс-супруги светлого князя…

Имён — не названо. Деталей — ноль. Зачем он мне это сказал? Душу облегчил? Ищет сочувствия? — Не верю.

Собрался прирезать ввиду ненужности после подтверждения из независимого источника? Я ж тут вообще… После подтверждения — избыточный фактор возникновения возможных проблем. — Нет, антураж и реквизит — неподходящи.

– Маноха с ним уже работает?

Кажется, зубы скрипнули. Не вижу — не поворачивается лицом. А спина у него… кавалерийская как всегда.

– Я… я не могу. С ним. Так.

Понятно. Препятствия на двух уровнях, как минимум.

«Он — соврал» — это о епископе Ростовском. Что Андрей спросил, о чём «он» соврал — несущественно. Главное: князь посчитал ответ епископа лживым и отнёс эту лживость к ситуации с Улитой. Насколько обосновано — неважно. Теперь, по логике, должны были последовать конкретные оперативно-розыскные… С использованием дыбы, калёного железа и горящих веников. Но…

Андрей и Феодор — давние соратники. Сподвижники, единомышленники. Они вместе, бок о бок, рука об руку, прикрывая друг другу спины, помогая, поддерживая, вытаскивая и выручая… несколько последних лет создавали эту землю. Федя не стал бы епископом, просто — не добрался бы до Константинополя, если бы не помощь Андрея. Андрей не одолел бы ростовское и суздальское боярство, если бы не яростная проповедь Феодора.

Боголюбский не только предал отца, самовольно уйдя из Вышгорода, но и не исполнил его «духовную». Преступление не только перед законами мирскими, земными, но и перед божьими, небесными. Даровать ему прощение в этой части может лишь слуга божий. «Даровать» — Андрею. Убедить всех остальных в «кошерности амнистии» — только авторитетный, уважаемый пастырь.

Юрий Долгорукий, отправляясь в последний раз в своей жизни в Киев, написал завещание. По которому Залесье оставалось самым младшим его сыновьям, «гречникам». Старшие должны были сесть в княжествах на Юге. Глебу-Перепёлке предназначался любимый им Переяславль-Южный. Ещё один сын сел князем в Поросье. Андрею отдали Вышгород.

Сходно поступил Мономах, переведя, в последние годы своей жизни, своего старшего сына и наследника Мстислава Великого, из второго по важности на «Святой Руси», но далёкого Великого Новгорода — в Белгород Киевский.

Андрей — следующий Великий Князь? — Это против «лествицы», но её уже столько раз «насиловали» в предыдущие десятилетия, во время войн между Изей Блескучим и Юрием Долгоруким… Могло получиться. Если бы не личные свойства Андрея и Юрия.

Долгорукий не ограничился одним лишь завещанием, разовым «оглашением» своей воли в церкви. Он организовал пышные торжества по случаю «крестоцелования» на верность его детям. Присягнули вся дружина и население.

Колокольный звон пышной церемонии в Суздальской земле услышали все на «Святой Руси». Долгорукий, муж принцессы византийской, передал её детям (а не детям от первой жены — половчанки) княжество, устроил богатый праздник, сходный, по торжественности и пышности, с церемонией восшествия монарха на престол.

Но Андрей… Он не любил Юг. Он исполнял приказы отца, участвовал в южных походах. И раз за разом советовал, при каждом удобном случае: уйдём домой, уйдём в Суздаль. В одном из эпизодов бесконечной войны за «шапку Мономаха», он поссорился с отцом и «ушёл домой до холодов». А Долгорукий остался в Остре на Десне. Изя блокировал его в этом маленьком городке, они обменивались письмами, обзывали друг друга ругательным словом «царь». Об этом я уже…

Ни Долгорукий, ни Боголюбский не были «простыми», одномерными людьми. А уж взаимоотношения между этими двумя великими князьями, отцом и сыном, «греком» и «кыпчаком», сибаритом и «бешеным» — всегда были… разнообразны и многоплановы.

Достаточно сравнить ситуацию Мономаха и его сына с ситуацией Долгорукого и Андрея.

Внешне — похоже. Но детали…

Мономаха киевляне любили, они сами призвали его, в нарушение «лествичного» права.

Долгорукого — ненавидели, постоянно призывали его противников, сражались на их стороне. Кровь свою проливали, лишь бы не отдать город под власть Юрия.

«Я — князь твой!» — на поле боя кричит неузнанный, сбитый на землю, Изя Блескучий киевскому ратнику.

«Вот тебя-то мне и надо!» — отвечает киевлянин и ударом вминает шлем на голове князя. Полагая, что перед ним Долгорукий или кто-то из его сыновей. Это — ненависть, стремление уничтожить, а не просто победить.