Эндрю Нортон - Космические оборотни. Сборник

Наступала ночь. Время от времени мы спешивались, давали отдых казам и сами ели из запасов в седельных сумках, ходили из стороны в сторону, разминая ноги, а затем снова пускались в путь.

На рассвете мы проехали между двумя высокими утесами. Я подумал, что когда-то, на заре Иикторианской истории, здесь было русло великой реки. Здесь были песок и гравий с валунами, но ничего живого. Даже обычного кустика высохшей травы.

Это речное русло выводило нас в громадную круглую чашу. Видимо, когда-то здесь было озеро.

Раньше здесь жили люди или какие-то другие разумные существа, так как в утесах, окружавших озеро, был целый ряд широких отверстий, обрамленных резьбой, теперь уже почти незаметной.

Сейчас в этом каменном жилище были обитатели, поскольку перед нами стояли фургоны, а в утреннем воздухе поднимался дым от костров. Тут же ходили казы, но людей не было видно.

Майлин подъехала к частоколу, сошла с каза и тут же расседлала его. Каз потряс головой, лег и с фырканьем стал кататься по песку. Мой каз сделал то же самое, как только я распряг его.

— Пойдем, — обратилась ко мне Майлин впервые за эти часы.

Я положил седло и пошел через долину к южной части стены. Там был вход, раза в два больше остальных. Я подивился затейливой резьбе, но не мог понять, что было изображено, настолько она стерлась от времени.

Где же Тасса? Повсюду я видел только фургоны и казов. Я получил ответ на свой вопрос, лишь когда подошел к двери: оттуда доносился звук, который был чем-то большим, чем просто песня, он каким-то образом смешивался с движением воздуха — в нашем словаре нет еще слов, чтобы описать это. Я бессознательно уловил ритмы и тогда понял, что мне хорошо. Рядом со мной поднялся в песне голос Майлин.

Через тяжелый портал мы прошли в зал.

Там было светло от лунных ламп, висевших высоко над головой, и мы шли в лунном свете, хотя всего в нескольких шагах за дверью ярко светило солнце.

Тасса здесь было так много, что я не мог сосчитать. Перед нами и в самом центре зала находилось возвышение, и Майлин подошла к нему. Я неуверенно шел шага на два позади. Песня звучала в ушах, билась в крови, стала как бы частью нас.

Мы подошли к стальной платформе, на которую вели несколько ступенек. На платформе стояло четверо: двое мужчин и две женщины. Они были крепки телом, с живыми, блестящими глазами, но над ними была такая аура возраста, авторитета и мудрости, которая поднимала их над другими, как их теперешнее положение на платформе ставило их физически выше остальных.

Каждый из них держал жезл, но не такую относительно короткую палочку, как у Майлин: верхушка их жезла доходила до головы, а конец упирался в пол. Свет, сиявший на древках, соперничал со светом ламп и заставлял его бледнеть.

Майлин не стала подниматься по ступенькам, а остановилась возле них внизу.

Когда я нерешительно подошел и встал рядом, то увидел ее замкнутое, холодное лицо. Она продолжала петь.

Они все пели, и мне уже стало казаться, что мы не на твердом полу, а плывем в волнах звуков.

Мне казалось, что я вижу не Тасса, а каких-то духов. Я не видел их полностью, они были призраками того, чем могли бы быть.

Долго ли мы стояли так? Я по сей день не знаю и могу только догадываться о смысле того, что происходило. Я думаю, что своей объединенной волей они составляли некую силу, из которой черпали, сколько требовалось для их целей. Это очень неумелое объяснение того, к чему я невольно присоединился в этот день.

Песня умирала, слабела в серии рыдающих нот.

Теперь она несла с собой тяжкий груз печали, как будто вся личная скорбь старого-старого народа просочилась сквозь века, и каждая мельчайшая капля отчаяния хранилась для будущей пробы.

Эта последняя песня Тасса была не для посторонних ушей. Я мог носить тело Мэквэ и каким-то образом соответствовать путям Тасса, но все-таки я не был Мэквэ, и потому зажал уши — я не мог больше выносить эту песню. Слезы текли по моим щекам, из груди рвались рыдания, хотя люди вокруг меня не выражали никаких внешних признаков нестерпимого горя, которое они разделяли.

Один из четверых на возвышении качнул жезл и указал им на меня, и я больше ничего не слышал!

Я был освобожден от облака, которое не мог вынести. Так продолжалось, пока не кончилась песня.

Затем пошевелился второй старейшина в этом собрании и указал жезлом на Майлин.

Ее собственный символ власти сам собой вырвался из ее пальцев и полетел к большому жезлу, как железо к магниту.

Майлин вздохнула и протянула руку, как бы желая удержать его, но тут же опустила руки и застыла в неподвижности.

— Что ты скажешь в этом месте и времени, Певица?

Вопрос, прозвучавший также и в моей голове, не был высказан вслух, но был от этого не менее понятным.

— Дело было так… — начала Майлин.

Она рассказала все просто и ясно. Никто не перебивал ее, не комментировал наши невероятные испытания. Когда она кончила, женщина на помосте, чей жезл отнял палочку Майлин, сказала:

— И еще кое-что было в твоем уме, Певица: в твоем клане есть одна, испытавшая сердечный голод, и если подобие того, о ком страдает ее сердце, вернется, возможно, это принесет ей облегчение.

— Это правильно? — спросил мужчина, стоявший справа от говорившей.

— Сначала я не думала об этом. Позже…

Рука Майлин поднялась и упала в слабом жесте покорности.

— Пусть та, кого это касается, выйдет вперед! — приказала женщина.

Движение в толпе — и вышла женщина.

Хотя я не силен в определении возраста Тасса, я сказал бы, что она была еще моложе Майлин. Она протянула Майлин руку, и их пальцы сцепились во взаимном приветствии и глубокой привязанности.

— Мейли, посмотри на этого мужчину. Тот ли это, кого ты оплакивала?

Она быстро повернулась и взглянула на меня.

На секунду в ее лице что-то появилось вроде пробуждения, глаза вспыхнули, как у человека, увидевшего чудо, затем глаза погасли, лицо затуманилось.

— Это не он, — прошептала она.

— И не может быть им! — резко сказала другая женщина на помосте. — Ты и сама это знаешь, Певица!

Ее резкость усилилась, когда она обратилась к Майлин:

— Уставные слова не могут измениться, Певица, ради личных причин, каковы бы они ни были. Ты давала клятву, и сама же ее нарушаешь.

Мужчина на возвышении поднял свой жезл и провел его светящейся верхушкой по воздуху между Майлин и остальными тремя старейшинами.

— Уставные слова, — повторил он. — Да, мы полагаемся на Уставные слова как на поддержку. А теперь мне кажется, что эта печальная спираль началась как раз из-за Уставных слов, Майлин. — Он один назвал ее по имени. — Первый раз она спасла этого человека, уплачивая долг.

В его голосе слышалось сострадание.