Кэтрин Мур - Грядет тьма (сборник)

Я вспомнил ту темную ночь на стоянке дальнобойщиков, когда мы отбивались от мародеров. Я вспомнил, как Гатри, глядя в свой стакан, проникновенно и мягко говорил о Кресси, о своей жене и прошлом, о том, на что он надеялся, и чего у него никогда не было.

Я подумал, что он не сможет этого сделать. Я наблюдал за ним с каким-то зачарованным вниманием. Я знал, что он обязан выстрелить. Но не мог ему этого позволить. У меня появилось смутное чувство, что Гатри оказался на своем собственном «Перекрестке», в центе своей собственной жизни, и должен сам принять решение — на чьей стороне он находится. Он имел право выбирать сам, без чьего-либо вмешательства. Важно было, чтобы он сделал свой выбор без посторонней помощи.

Он глубоко вздохнул и снова поднял пистолет, пытаясь прицелиться. Затем опустил руку, как будто из нее ушла вся сила. Я подумал, что его беспокоит не только Кресси, но и я. Но дело было не только в этом. Может быть, он тоже понимал, что вся судьба Соединенных Штатов сосредоточилась в ящике, который она пыталась сберечь. Если он выстрелит и Кресси разобьет при падении футляр, то нацию ждет катастрофа.

Гатри поднял руку в третий раз. И снова не смог. Я слышал, как тяжело он дышит. Затем я увидел, как он поднял левую руку, чтобы обхватить безвольное запястье правой. Я видел, как он широко расставил ноги, принимая более устойчивое положение.

Послышался странный нарастающий рев, который заполнял все вокруг.

Гатри снова целился из своего пистолета...

Ждать больше было невозможно, но и стрелять я тоже не мог. Мой палец лежал на спусковом крючке. И вдруг рука сама собой напряглась, без всякой команды от моего мозга. Пистолет дернулся, и мой выстрел громко рявкнул в гулкой улице, перекрывший на мгновение нарастающий гул с неба.

Через долю секунды после того, как моя пуля попала в Гатри, его собственный пистолет тоже выстрелил. Но пуля ушла в сторону, никому не причинив вреда, потому что он в тот момент уже падал замертво.

Кресси даже не оглянулась. Она только пригнула голову к ящику, крепче обняла его и, пошатываясь, поднялась по ступеням церкви.

Я оперся рукой с пистолетом на мокрую траву. Несмотря на шум в ушах, мне казалось, что на пустой улице вокруг меня воцарилась необъятная тишина. Я наблюдал, как открылась дверь церкви и Кресси исчезла в проеме, направляясь творить историю.

Я сидел один на влажной темной траве, и воздух окутывал меня тошнотворной смесью запахов свежей крови и цветущей герани. Звезды светили очень ярко, и я почувствовал себя совсем одиноким в огромной Вселенной.

Шум в ушах был далеким, но таким мощным, что я удивился, почему до сих пор не потерял сознание. Я попробовал тихонько покачать головой, пытаясь избавиться от него. И тут до меня дошло, что этот звук не у меня в голове. И даже не в городе.

Рев шел с неба.

Он неумолимо приближался, надвигаясь на Корби из черной ночи континента. Это был последний аргумент Теда Ная в борьбе за власть. А ведь я ожидал от него чего-то подобного задолго до сегодняшнего дня, но не хотел верить, что он может отдать приказ на бомбардировку Корби. Най сделал свой выбор. Он знал, что рискнул и почти выиграл. Почти...

Странный детский стишок снова зазвучал у меня в голове.

Тед — Мертв.

Най — Умри.

Я чувствовал, как эти строчки пляшут вокруг меня и пульсом отдаются в висках. Улицы заполняла дикая какофония из воя сирен и грохота выстрелов, но глухой гул бомбардировщиков начал вытеснять все остальные звуки. Я ощутил какую-то легкость, хотя голова сильно кружилась. Мне почему-то казалось, что вся моя жизнь до этой минуты была долгой репетицией наступающего дня. Вся она прошла ради этого мгновения на темной траве под мерцающими звездами.

Внезапно тишина ударила по ушам.

Тишина, которая, словно осязаемый удар, обрушилась на Корби и весь мир. Мне показалось, что я оглох и нахожусь на грани обморока. Сирены замолчали. Темп стрельбы резко замедлился, а потом и вовсе затих. Никто не кричал.

И в очищенном небе, словно по мановению волшебной палочки, прекратилась тяжелая пульсация бомбардировщиков.

Мой разум пытался догнать мои ощущения. Анти-Ком, подумал я. Анти-Ком сработал...

Комус побежден.

На мгновение я ощутил нечто похожее на боль от утраты всей этой власти — чудесной, сложной, прекрасной вещи, которая спасла нацию в свое время, прежде чем та погрязла в коррупции. Это был конец блестящего мира, в котором я жил и никогда больше там не окажусь. Мир стал темнее, мрачнее и тяжелее в этот миг, когда история пошла по новому руслу в утренней тишине. Впереди простирался новый мир. Единственное, в чем я был уверен, так это в том, что это будет суровый мир, полный пота, кровопролития и неопределенности. Но реальный мир, дышащий и живой.

Прошлое — это пролог, подумал я. Подождем и увидим.

Я сидел на примятой траве, чувствуя головокружение, растерянность и какое-то странное счастье. И спокойствие.

Вокруг меня на улицах снова начали слышаться голоса. То тут, то там спазматически вспыхивали перестрелки. Но никаких сирен. Никаких огней, кроме света костров. Комус лежал поверженным по всему континенту, как огромный неподвижный исполин.

Я тихо сидел и ждал, когда за горами, где падали бомбардировщики, раздастся грохот взрывов.

Doomsday Morning, (Doubleday 1957).

Пер. Светлана Белоусова.

Шел первый Шабат [14] Шабат (Sabbath) — священный День Отдохновения, суббота у евреев. . Нежный ветерок тихонько ласкал траву на лужайках Эдема. Ничто не шевелилось, кроме маленькой крылатой головки, которая то и дело стремглав пролетала через поляну и исчезала в листве, чтобы вскоре опять появиться, и листва трепетала за ней, точно след на несравненно ясных водах. Издалека доносилось еле слышное пение Серафимов у Трона: «Осанна... осанна... осанна...»

Водоем на краю лужайки светился, как огромный, неяркий драгоценный камень. И, как в алмазе, в нем появлялись отражения. Это только что обнаружила склонившаяся над ним женщина. Она согнулась над водой, пока облако ее темных волос почти не коснулось поверхности. Ее, словно одежда, окутывала странная дымка или тень, которая ничуть не скрывала ее безупречную красоту, и хотя сейчас не было ни малейшего ветерка, одеяние из тени тревожно колыхалось, и волосы чуть приподнимались, словно на ветру.

Женщина была так безмятежна, что крылатая головка херувима зависла над водой, как колибри, чтобы полюбоваться на нее и ее неподвижное изображение в водоеме.

— Хорошенькая! — заключил наконец херувим тоненьким, как свирель, голоском. — Ты здесь новенькая, верно?

Женщина распрямилась с медленной улыбкой, откидывая за спину завесу волос.