Александр Филиппов - Сказка без чудес

…Люций проснулся в поту, с тяжело, молотом бьющимся сердцем.

Вот уже семь тысяч лет ему каждую ночь снился один и тот же сон. Да и не сон вовсе. Сон — выдумка. Фантазии спящего мозга. А тут — воспроизводимая памятью в мельчайших деталях трагедия.

Семь тысяч лет, минувших с тех пор, Люций жил на Земле.

И как мог, мстил её жителям.

Появлялись и исчезали во тьме веков новые стоянки, поселения, города, государства и цивилизации человеческих особей.

И всякий раз в наиболее приметных из них, досадуя, что не всюду может в одиночку поспеть, появлялся беловолосый и красноглазый пришелец.

Таинственный альбинос возникал ниоткуда, а, сочтя свою миссию выполненной, исчезал неизвестно куда.

Обладающий, кроме экстравагантной, сразу же обращающей на себя внимание внешности ещё целым рядом уникальных качеств, включающих неуязвимость, обширные познания и умение творить чудеса, он непременно вскоре оказывался приближённым к правителям этих земель, верховным жрецам, выступая в роли незаменимого тайного советника.

И всегда итог его деятельности оказывался один. Исподволь влияя на правителей, вождей и элиту, он подводил племя, а впоследствии государство, страну, империю к неминуемому краху. Так, что даже от величайших царств, вроде шумерского или египетского, греческого и римского, оставались потомкам лишь руины дворцов, разграбленные усыпальницы, разбитые статуи, осколки глиняных табличек да истлевшие обрывки пергамента.

За многие тысячелетия Люц пережил сотни, а возможно, и тысячи покушений на свою жизнь. Его травили, закалывали кинжалом, сжигали на костре инквизиции, расстреливали из тяжёлых, дульной зарядки, ружей и скорострельных автоматов Томпсона, но всякий раз он ускользал от расправы непостижимым для покушавшихся образом, исчезал, растворялся бесследно. Для того чтобы вскоре возникнуть где-нибудь в другом месте, и вновь приняться за старое…

Только в последнюю сотню лет эффективность, скажем так, подрывной деятельности Люца, значительно снизилась. Институт демократии существенно расширил число тех, кто по статусу своему волен был принимать судьбоносные для государства решения. И обработать каждого, принимавшего участие в этой коллективной форме правления — парламентария, сенатора, подчинить их своей воле, Люц был, конечно, не в состоянии. В свою очередь, влияние на события, политический курс, которым следовали державы, отдельных лиц — вождей, президентов, перестало быть столь решающим и фатальным.

К тому же человечество обзавелось целыми отрядами спецслужб, вооружилось технически так, что приобрело способность выведать при желании подноготную любого гражданина, вывернуть его наизнанку. И, засветись перед ними Люц, попади в поле их зрения, они бы вмиг начали раскопки его воистину бездонной, уходящей во тьму первобытных веков, биографии.

А потому действовать ему приходилось во стократ осторожнее.

И что более всего вызывало досаду, обескураживало — несмотря на все его происки, на свою кровожадную и агрессивную натуру, изначально людоедскую природу свою, человечество развивалось, шагало по пути прогресса всё более растущими темпами.

Восстанавливались после опустошительных войн, переворотов, бунтов и революций, во многих из которых решающую роль играл человек в чёрных одеяниях, широкополой шляпе, прикрывавшей лицо, страны и города, восставали из территориальных осколков государства, возникали новые империи. И всякий раз, пережив очередной катаклизм, получали новый толчок к развитию наука и искусство.

Одно радовало, грело жаждущую мести на протяжении тысячелетий проклятую душу Люца. То, что человечество, развиваясь безудержно, гробило бездумно и беспощадно свою колыбель — планету Земля.

А координатор-расстрига, известный в миру, как Люций Гемулович, изо всех сил помогал человечеству в этом.

Вот только сил, он отчётливо чувствовал это, оставалось всё меньше.

Запредельно долгая жизнь всё равно не могла длиться вечно.

Это там, в безбрежной Вселенной, его сподвижники по координации разумной жизни на планетах, меняли выходящие из строя тела, заключали свои души в новые, соответствующие условиям обитания, органические оболочки.

Здесь, на Земле, он был лишён такой возможности.

Тело его с годами костенело и разрушалось. Накапливались ошибки при репродукции ДНК, повреждались целые цепочки генов, отвечавших за важнейшие функции организма, рвались белковые связи. Уменьшалась способность к регенерации клеток, которые старели неудержимо. А значит, приближали его, Люца, к физической смерти без надежды на возрождение.

Он был готов к этому, не испытывая перед грядущим концом ни страха, ни сожаления.

Удивляло другое. Почему его коллеги-координаторы, нёсшие неусыпную вахту на орбитальной станции все эти годы, и способные, Люц это точно знал, пресечь его многогранную деятельность на планете Земля в долю секунды, одним нажатием соответствующей клавиши на дисплее, до сих пор, за столько лет, так и не сделали этого?

Конечно, тогда, тысячелетия назад, после совершённого им смертного греха — убийства аборигенов, и последующего дезертирства, они по долгу службы обязаны были предоставить исчерпывающую информацию о случившемся в Высший Галактический Совет. На это, а так же на принятие решения по поводу дальнейшей судьбы отступника Люца, должно было уйти какое-то время. Ну, может быть, неделя, месяц по земному летоисчислению. Но ни как не семь тысяч лет!

А потому выходило, что кто-то там, на самом верху, контролирующий принятые Советом решения, постановил не вмешиваться, и оставить всё как есть. Кто?

Наверняка тот, чьё имя не принято упоминать всуе, чьи помыслы и пути трудно предугадать, ибо они, как известно, неисповедимы…

А раз так, то и вся его деятельность на этой планете переставала быть всего лишь актом возмездия обезумевшего от горя, сдвинувшегося по фазе семьдесят веков назад беглого координатора. И приобретала какой-то высший, может быть, даже божественный, смысл.

И всё-таки Люц понимал, чувствовал, что время его подходит к концу. И нынешняя атака на Заповедный бор, которую он готовил исподволь, разворачивал по всем фронтам, похоже, последняя…

Оказавшись в густонаселённой камере изолятора временного содержания, Яков был обескуражен случившимся.

Нет, конечно, не самим фактом заточения в ИВС.

Сиживал он, бывалыча, гремя тяжёлыми ручными и ножными кандалами, в холодных казематах каторжных пересылок. В набитых плотно, как сельдью в бочке, арестантами, гулаговских, оштукатуренных цементом «под шубу», застенках. Бывал и в нынешних, «гуманизированных» камерах. Со «шконками», выкрашенными весёленькой голубенькой краской, с кафельной плиткой в углу, где за фанерной ширмой размещался обложенный кирпичом унитаз — «толчок», с застеленными линолеумом полами…