Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте [сборник litres]

— Хорошо, — сказал Бордман. — Иди.

— Я почти перед проходом в зону D, Чарльз. Вот здесь погиб Петрочелли. Вижу те нити, которых он коснулся, — очень тонкие, превосходно замаскированные. Огибаю их. Вот я прошел. Да. Я в зоне D. Останавливаюсь, и пусть мозг корабля определит мое положение. В зоне D вроде бы поспокойнее, чем в зоне E. Прохождение не должно занять много времени.

Медно-золотистые языки пламени, стерегущие проход в зону C, были иллюзией.

— Передай Галактике, что ее судьба в надежных руках, — тихо произнес Раулинс. — Скорее всего, я встречусь с Мюллером не позднее чем через пятнадцать минут.

Мюллер часто и подолгу бывал в одиночестве. Заключая первый брачный контракт, он настаивал, чтобы они ввели пункт, предусматривающий разлуку. Классический пункт и типичный. Лорейн не возражала, потому что знала: его работа может время от времени требовать отъезда куда-то, куда она не сможет его сопровождать. За восемь лет их супружества он пользовался этим пунктом три раза, причем в сумме его отлучки составляли четыре года.

Периоды отсутствия Мюллера, однако, не были главной причиной того, что брачный договор они не возобновили. Мюллер убедился, что может выдержать одиночество и оно ему вовсе не вредит. «В одиночестве можно приобрести все, кроме характера», — писал Стендаль. Может, полностью под этим Мюллер и не подписался бы, но характер у него полностью сформировался до того, как ему стали поручать задания, требующие путешествий на далекие и опасные планеты. Он добровольно взялся за эту работу. Добровольно, но в другом смысле, он переселился на Лемнос, в изгнание, которое тяготит его гораздо больше, чем прежние периоды изоляции. И все же он отлично справлялся. Его самого поражала собственная способность приспосабливаться. До этого он не мог и предположить, что так легко сбросит узы, связывающие его с обществом людей. Только сексуальный аспект заключал в себе трудности, да и то не столь уж серьезные, как он себе воображал, а остальное — стимулирующие мышление дискуссии, смена обстановки, взаимовлияние личностей — как-то очень быстро стало неважным. У него было достаточно кубиков с развлекательными программами, и довольно много вызовов бросала ему жизнь в этом лабиринте. И воспоминания.

Он мог вспомнить пейзажи сотен планет. Человечество расселилось повсюду, посеяло зерно Земли в колониях тысяч звезд. На дельте Павлина VI, например: всего двадцать световых лет — и все уже совсем не так. Эту планету назвали Локи, что изумило Мюллера как чудовищное заблуждение, потому что Локи был хитрым, вертким и худощавым, а переселенцы на Локи после пятидесятилетней изоляции от Земли внезапно сделались поклонниками культа чрезмерной полноты, достигаемой путем задержки сахара в организме. Мюллер побывал на Локи за десять лет до своей злосчастной экспедиции к бете Гидры. По сути дела, это была миссия по восстановлению связей с колонией, которая потеряла связь со своим родным миром. Он помнил эту горячую планету, где люди проживали лишь в узком поясе умеренных широт. Он продирался сквозь стену зеленых джунглей возле черной реки, на болотистых берегах которой обитали животные с клыками, словно из драгоценностей, чтобы добраться до поселка пропотевших толстяков, весящих, наверное, по полтонны каждый; они сидели у порогов своих соломенных хижин в величественной медитации, точно как Будды. Никогда еще он не видел столько жира на один кубический метр. Они вмешивались препаратами в процесс усвоения глюкозы и за счет этого толстели. Бесполезная адаптация, не порожденная какой-либо необходимостью, вытекающей из условий местной жизни, им просто нравилось быть толстыми. Мюллер вспоминал их предплечья, выглядящие как бедра, бедра, напоминающие колонны, и круглые триумфально-огромные животы.

Они любезно предложили прибывшему с Земли шпиону женщину для приятного времяпрепровождения. Тогда-то Мюллер и понял, в какой степени относительны все понятия. В этом поселке была пара женщин, которые, хоть и весьма упитанные, считались по местным критериям худыми и укладывались в представления Мюллера о человеческих существах. Локитяне не стали одаривать его одной из этих жалких недоразвитых стокилограммовых худышек, потому что сочли это проявлением неуважения к гостю. Вместо этого его наградили светловолосой гигантшей с грудями, как орудийные ядра, и ягодицами, которые были континентами дрожащего мяса.

Во всяком случае, это было незабываемо.

И подобных миров ему встретилось очень много! Мюллеру никогда не надоедали путешествия. Тонкие политические манипуляции он оставлял таким людям, как Бордман; хотя при необходимости и сам мог действовать весьма изощренно; себя он воспринимал скорее как исследователя-путешественника, чем дипломата. Ему доводилось дрожать от холода в метановых озерах, задыхаться от жары в пустынях, которым Сахара не годилась в подметки, следовать с поселенцами-кочевниками через фиолетовые равнины в поисках отбившихся от стада одомашненных членистоногих животных. Ему повезло уцелеть после крушения звездолета в мире без атмосферы, произошедшего из-за того, что и компьютеры иногда ошибаются. Он видел медные утесы Дамбаллы высотой в девяносто километров. Искупался в гравитационном озере на Мордреде. Спал на берегу радужного ручья, меняющего свой цвет, под небом с тремя яркими солнцами, и ходил по хрустальным мостам на планете Процион XIV. И не мог пожаловаться на никчемность своей жизни.

И теперь, затаившись в укрытии в центре лабиринта, он смотрел на экран и ждал, пока этот чужак не приблизится к нему. Оружие, маленькое и холодное, уютно покоилось в его руке.

Полдень наступил быстро. Раулинс подумал, что правильнее было бы, конечно, послушаться Бордмана и переночевать в лагере, а не отправляться сразу на поиски Мюллера. Достаточно трех часов глубокого сна, чтобы мозг отдохнул и он чувствовал бы себя совсем хорошо. Теперь же возможности вздремнуть нет. Сенсорные устройства подсказали ему, что Мюллер где-то неподалеку.

Внезапно его озадачили вопросы морали и отсутствие обыкновенного мужества.

Прежде ему не доводилось заниматься ничем столь ответственным. Он получил образование, выполнял свои повседневные обязанности в кабинете Бордмана, время от времени улаживал кое-какие деликатные вопросы. Но при этом верил, что еще и не начинал настоящую карьеру, что все это лишь прелюдия. Ощущение, что он все еще стоит на пороге будущего, осталось и сейчас, но пришло время признать, что как раз вот он, этот порог. Это уже не тренировка. Вот он, высокий, светловолосый, молодой, сообразительный и честолюбивый, приступает к делу, которое — в этом Чарльз Бордман вовсе не лицемерил — могло оказать сильное влияние на весь ход истории!