Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте [сборник litres]

— Вы лишь предполагаете или нашли какие-то ключи к пониманию их культуры?

— Единственный ключ к пониманию их культуры, который у меня есть, — это то, что нас окружает. Но я специалист по психологии инопланетян, Нед. Я знаю об этом больше, чем любой другой человек, потому что я единственный, кто когда-либо сталкивался с инопланетной расой. Убей чужого — это закон Вселенной. А если не убьешь, то надо хотя бы как следует надавать…

— Но мы же не такие! — ужаснулся Раулинс. — Мы вовсе не враждебно настроены к вам…

— Чушь.

— Но…

— Если на одну из наших планет, — сказал Мюллер, — вдруг опустится чужой звездолет, мы поставим его на карантин, поместим экипаж за решетку и будем допрашивать их до тех пор, пока они не помрут. Все наши хорошие манеры произрастают из упадничества и самодовольства. Мы притворяемся, что слишком благородны, чтобы ненавидеть чужаков, но это вежливость из слабости. Возьмем, к примеру, гидрян. Некая влиятельная фракция в Совете Земли настаивала на том, чтобы, прежде чем мы вышлем к ним эмиссара для знакомства, рассеять слой облаков, которые окружают их планету, и дать им увидеть солнце…

— Ничего себе!

— Это предложение отклонили, а эмиссара, который туда отправился, гидряне приняли чересчур хорошо. Меня. — Неожиданно Мюллеру что-то пришло в голову. — Что-нибудь было между нами и гидрянами за последние девять лет? Были какие-нибудь контакты? Война?

— Ничего, — ответил Раулинс. — Мы держимся подальше от них.

— Ты мне говоришь правду или, может быть, вы избавили Вселенную от этих сукиных сынов? Господь свидетель, я не имел бы ничего против, хотя вовсе не их вина в том, что они сотворили со мной. Просто они отреагировали своим, типично ксенофобским способом. Нед, с ними не воевали?

— Нет. Клянусь, что нет.

Мюллер успокоился. Чуть погодя он сказал:

— Я не буду просить посвятить меня во все остальные новости. По сути, мне плевать на Землю. Долго вы собираетесь оставаться на Лемносе?

— Пока не знаем. Полагаю, несколько недель. Мы даже толком еще не начали исследовать лабиринт. И к тому же надо изучить большую территорию снаружи. Мы хотим основываться на данных, полученных более ранними археологами, и…

— И ты пробудешь здесь какое-то время. Твои коллеги тоже собираются навестить центр лабиринта?

Раулинс облизнул губы.

— Они послали меня вперед, чтобы я установил с вами деловые отношения. Конкретного плана у нас пока нет. Многое зависит от вас. Мы не хотим навязываться вам. Так что если вы не хотите, чтобы мы тут работали…

— Не хочу, — быстро сказал Мюллер. — Передай это своим коллегам. Лет через пятьдесят-шестьдесят, когда меня уже не будет в живых, пусть копаются. Но пока я здесь — не хочу, чтобы они меня беспокоили. Пусть работают во внешних четырех-пяти зонах. Но если кто-то из них войдет в зоны A, B или C, я убью его. Я вполне способен это сделать, Нед.

— А что насчет меня… я могу приходить?

— Время от времени. Не могу предсказать свое настроение. Если тебе захочется поболтать со мной, приходи, попробуй, но если я при этом скажу: «Нед, убирайся к дьяволу!» — немедленно уходи. Ясно?

Раулинс радостно улыбнулся:

— Ясно!

Он встал с мостовой. Мюллер, не желая, чтобы кто-то стоял над ним, тоже поднялся. Раулинс сделал несколько шагов к нему.

— Куда это ты собрался?

— Ненавижу разговаривать издалека, кричать друг другу. Могу я подойти к тебе немного поближе?

Заподозрив неладное, Мюллер спросил:

— Ты не какой-нибудь там мазохист?

— Извини, нет.

— Ну, а я не имею склонности к садизму. И предпочитаю, чтобы ты не приближался.

— Это вовсе не так уж и неприятно, Дик.

— Ты лжешь. Ты не переносишь этого воздействия так же, как и все остальные. Я словно прокаженный, и, если тебе это нравится, приятель, мне тебя жаль, но не подходи ближе. Мне неприятно видеть, как другие страдают из-за меня.

Раулинс остановился:

— Как скажешь. Послушайте, Дик, я не хочу причинить вам неудобства. Просто пытаюсь быть дружелюбным и готов помочь, чем смогу. Если вы от моих действий чувствуете себя как-то неловко, скажите, и я постараюсь действовать по-другому. Мне совершенно незачем осложнять вам тут жизнь.

— Звучит весьма запутанно, парень. Чего ты, собственно, хочешь от меня?

— Ничего.

— Так почему бы тебе не оставить меня в покое?

— Вы человек, и вы уже давно здесь в одиночестве. Мой естественный порыв — предложить вам дружеское общение. Или это звучит слишком глупо?

Мюллер пожал плечами.

— Я плохо гожусь для общения, — сказал он. — Возможно, лучше, если ты со своими естественными христианскими порывами пойдешь куда подальше. Ты ничем не сможешь помочь мне, Нед. Только разбередишь рану, напоминая о том, что мне больше недоступно. — Мюллер, напрягшись, смотрел мимо Раулинса на скачущие по стенам тени животных. Он уже проголодался, и сейчас как раз было время охоты за ужином. Он грубо закончил: — Парень, похоже, мое терпение подходит к концу. Тебе пора убираться.

— Хорошо. Но я могу вернуться завтра?

— Возможно. Возможно.

Парень простодушно улыбнулся:

— Спасибо, что позволили мне поговорить с вами, Дик. Я вернусь.

В неспокойном свете лун Раулинс выбрался из зоны A. Голос мозга корабля вел его назад тем же самым путем, а порой, в самых безопасных местах, в этот канал вторгался голос Бордмана.

— Хорошо начал, — говорил Бордман. — Это большой плюс, что он вообще тебя терпит. Как себя чувствуешь?

— Паршиво, Чарльз.

— Потому что был к нему близко?

— Потому что поступаю как свинья.

— Не стоит об этом, Нед. Если мне придется читать тебе нотации всякий раз, когда ты туда отправляешься…

— Свое задание я выполню, — сказал Раулинс. — Но это не значит, что мне оно нравится.

Он осторожно перешагнул через подпружиненный каменный блок, который скинет его в пропасть, если неправильно перенести свой вес. Какой-то некрупный, невероятно зубастый зверек фыркнул в этот момент, словно смеялся над ним. Сразу за этим каменным блоком он ткнул стену в нужном месте, и открылся проход в зону B. Глянув наверх, на притолоку прохода, он заметил углубление, в котором, несомненно, было что-то для визуального наблюдения, и улыбнулся в его сторону на случай, если Мюллер следит за его уходом.

Теперь он понимал, почему Мюллер решил изолироваться от мира. В подобных обстоятельствах он сам мог бы поступить точно так же. Мюллер из-за гидрян получил духовное увечье, причем в эпоху, когда любое увечье воспринимается как достойный сожаления пережиток прошлого. Отсутствие конечностей, глаза или носа считалось эстетическим преступлением, но эти недостатки несложно исправить, хотя бы из беспокойства о ближних. Демонстрировать свои недостатки обществу безусловно антисоциальный поступок.