Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте [сборник litres]

— На одной из планет эпсилон Индейца, — сказал Мюллер, — каких-то пятнадцать лет назад группа археологов полностью разобрала древний погребальный павильон неизвестного происхождения, а затем обнаружила, что не может восстановить это сооружение, поскольку никто не понимает структурную композицию этого здания. Они попытались сложить его заново, он развалился и оказался полностью потерян для нас. Спустя несколько месяцев мне довелось увидеть эти руины. Разумеется, тебе этот случай известен.

Раулинс истории этой не знал. Покраснев, он сказал:

— Ну… в любой области всегда бывают неудачники…

— Надеюсь, здесь их нет. Не хочу, чтобы лабиринт повредили. Впрочем, возможностей для этого будет немного. Лабиринт превосходно защищает себя. — Мюллер неторопливо отошел от пилона. Раулинс почувствовал себя лучше, когда расстояние между ними увеличилось, но Бордман приказал ему пойти за Мюллером. Тактика преодоления недоверчивости Мюллера заключалась в долговременном пребывании в его эмоциональном поле. Не оглядываясь, Мюллер сказал словно бы самому себе:

— Клетки опять закрыты.

— Клетки?

— Посмотри вон туда… на ту улицу, что отходит от площади.

Раулинс увидел в стене здания нишу. Вдоль нее прямо из мостовой вырастали несколько десятков прутьев из белого металла, постепенно изгибающихся и упирающихся в стену на высоте примерно четырех метров, образуя нечто вроде клетки. Дальше по улице он приметил еще такую же клетку.

— Всего их двадцать, — сказал Мюллер, — расположены симметрично на улицах, отходящих от площади. Трижды за то время, пока я здесь, клетки открывались. Прутья как-то уходят в тротуар и исчезают. Третий раз случился позапрошлой ночью. Я никогда не видел самого процесса открытия или закрытия и на этот раз тоже проворонил.

— Для чего, как вы думаете, нужны эти клетки? — поинтересовался Раулинс.

— Чтобы держать в них опасных зверей. Или же плененных врагов. Для чего же еще могут быть нужны клетки?

— И если они открывались сейчас…

— Город все еще пытается заботиться о своих жителях. В наружные зоны проникли враги. Вот клетки и наготове на тот случай, если кто-то из врагов будет пойман.

— Имеете в виду нас?

— Да. Врагов, — в глазах Мюллера неожиданно блеснула параноидальная ярость; вызывало тревогу то, как легко он перешел от логических рассуждений к этому холодному пламени. — Хомо сапиенс! Самый опасный, самый безжалостный и самый презренный зверь во Вселенной!

— Вы говорите так, будто сами в это верите.

— Верю.

— Да ну ладно, — сказал Раулинс. — Вы же всю свою жизнь посвятили служению человечеству. Не может быть, чтобы вы верили в такое…

— Всю свою жизнь, — медленно произнес Мюллер, — я посвятил служению на благо Ричарда Мюллера. — Он повернулся к Раулинсу. Их разделяло метров шесть-семь. Его воздействие казалось почти таким же сильным, как если бы они стояли лицом к лицу. — О человечестве я заботился гораздо меньше, чем ты думаешь, парень, — продолжил он. — Я видел звезды и хотел владеть ими. Я стремился достичь состояния божества. Одного мира мне казалось мало. Я жаждал обладать всеми мирами. Поэтому я выбрал себе карьеру, сделавшую звезды доступными для меня. Я тысячу раз был перед лицом смерти. Я оказывался в фантастических перепадах температуры. Я потерял легкие от дыхания экзотическими газами, так что пришлось отрастить их заново. Я ел мерзости, один рассказ о которых вызывает тошноту. А детишки, такие, как ты, обожали меня и писали рефераты о моей самоотверженности в труде на благо человечества, о моих неустанных поисках знаний. Позволь же сказать об этом прямо. Во мне не больше самоотверженности, чем в Колумбе, Магеллане или Марко Поло. Они были великими путешественниками, конечно же, но искали они при этом жирную прибыль. Прибыль же, которой добивался я, — все вокруг. Я хотел сделаться стокилометрового роста. Хотел, чтобы памятники мне из золота были установлены на тысячах планет. Знаешь, как в стихах: «Слава — вот наши шпоры… последняя слабость утонченного ума». Мильтон. Ты знаешь о древних греках? Когда человек забирается слишком высоко, боги сбрасывают его вниз. Это называется высокомерие . Я познакомился с этим фатальным образом. Когда я сквозь облака спускался к гидрянам, я ощущал себя богом. Господи, да я и был богом. Улетая оттуда, я снова поднялся в те же облака. Для гидрян я бог, это уже точно. Я думал тогда: я останусь в их мифах, они будут рассказывать обо мне легенды. Искалеченный бог. Бог-мученик. Существо, спустившееся к ним и доставлявшее им столько неловкости, что пришлось его исправить… Но…

— Та клетка…

— Позволь мне закончить! — рявкнул Мюллер. — Видишь ли, правда в том, в действительности я был не богом, а всего лишь паршивым смертным существом, одержимым иллюзией божественности, и настоящие боги позаботились, чтобы я выучил этот урок. Это они сочли необходимым напомнить мне, что под пластиковым комбинезоном скрывается волосатый скот. Что внутри этого черепа всего лишь звериный мозг. Поэтому и устроили так, да, гидряне как-то хитроумно воздействовали на мой мозг — один из их фирменных приемов, полагаю. Уж не знаю, разозлились ли гидряне и просто постарались избавить меня от врожденного, по их мнению, порока, то есть неумения проявлять чувства. Чужаки. Именно так мы их воспринимаем. И они сделали это небольшое исправление. А потом я вернулся на Землю. Герой и прокаженный в одном лице. Приблизься ко мне, и тебя стошнит. Почему? Да потому, что то, что бьет из меня, напоминает каждому, что он тоже животное. И в результате мы лишь несемся сломя голову по нашему порочному кругу. Любой начинает ненавидеть меня, поскольку, побыв рядом, многое узнает о своей собственной душе. А я ненавижу всех, поскольку знаю, почему они должны сторониться меня. Видишь ли, я разносчик заразы, и имя этой заразы — правда. Послание, которое я несу, заключается в том, что залогом человеческого счастья служит плотность черепной коробки. Потому что, если бы люди обладали хоть зачатками телепатии, хотя бы той невербальной способностью, которой я обладаю, они попросту не смогли бы находиться в обществе друг друга. Существование человеческого общества сделалось бы невозможным. А гидряне способны проникать в сознание друг друга, и это, судя по всему, доставляет им удовольствие. Но мы на это не способны. Вот почему я утверждаю, что человек — самый презренный зверь во Вселенной. Он не способен переносить даже своих ближних, если их души открыты друг другу!

— Та клетка вроде бы открывается, — сказал Раулинс.

— Что? Это надо увидеть.

Мюллер опрометью кинулся туда. Раулинс не успел быстро убраться с его пути и испытал мгновенный удар его воздействия. На этот раз оказалось не так болезненно. Перед ним встали образы осени: засыхающие листья, вянущие цветы, пыль от порывов ветра, ранние сумерки. Скорее сожаление, чем тоска от кратковременности жизни и неизбежности омертвления. Тем временем Мюллер, забыв обо всем, разглядывал алебастровые прутья клетки.