Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте [сборник litres]

— Вы говорите так, будто принадлежите к другой расе, — удивленно заметил Раулинс.

— Нет, я принадлежу к человеческой расе. Я даже в большей степени человек, чем вы все, потому что я единственный, кто не может скрыть свою принадлежность к людям. Ты чувствуешь? Ощущаешь эту гадость? То, что исходит от меня, оно есть и в тебе. Слетай к гидрянам, они помогут тебе не скрывать это в себе, и тогда от тебя люди начнут разбегаться так же, как это было со мной. Я свидетельствую от имени всего человечества. Я говорю правду. Я тот мозг, что оказался не скрытым под костями и кожей, парень. Я скрываемые внутренности. Я те отходы существования, которых мы предпочитаем не признавать, и прочие звериные атрибуты — похоть, жадность, ненависть, зависть. Я тот, кто ощущал себя богом. Был высокомерным. Мне дали понять, кто я на самом деле.

— Почему, — спокойно спросил Раулинс, — вы решили прилететь на Лемнос?

— Эту идею подсказал мне некто Чарльз Бордман. — Раулинс вздрогнул от неожиданности, когда прозвучало это имя. — Знаешь его? — спросил Мюллер.

— Ну да. Конечно. Он… он крупная фигура в правительстве.

— Про него можно и так сказать. Именно Чарльз Бордман отправил меня на бету Гидры IV. О, он вовсе не обманывал меня, ему не пришлось прибегать ни к какому из своих скользких способов. Он прекрасно знал, что я собой представляю. И просто-напросто сыграл на моем честолюбии. Есть планета с чужаками, сказал он мне, и мы хотим, чтобы там появился человек. Возможно, это самоубийственная миссия, но это будет первый контакт человечества с иным разумным видом, и не возьмешься ли ты за это? Разумеется, я взялся. Он знал, что я не смогу отказаться от такого предложения. А потом, когда я вернулся в этом своем состоянии, он старался избегать меня — то ли из-за того, что не мог вынести моего воздействия, то ли из-за чувства вины. Наконец я подловил его и сказал: «Посмотри на меня, Чарльз, вот каким я стал. Посоветуй, куда мне отправиться и чем заняться». Я подошел к нему почти вплотную. Как мы сейчас. И лицо его изменило цвет, ему пришлось принять таблетки. Я видел тошноту в его глазах. И тогда он напомнил мне о лабиринте Лемноса.

— Зачем?

— Он предложил его в качестве места, где я могу укрыться. Не знаю, был ли он при этом добр или жесток. Возможно, он предполагал, что лабиринт убьет меня по дороге — и это будет вполне достойная для меня смерть. В любом случае лучшая, чем глотнуть плотерастворитель и стечь в канализацию. Но я, разумеется, сказал ему, что даже и не подумаю лететь на Лемнос. Я хотел замести следы за собой. Я разыграл гнев, накричал, что последнее, на что я когда-либо решусь, это прилететь сюда. Потом провел месяц, шатаясь по притонам Подземного Нового Орлеана, а когда вынырнул снова на поверхность, то взял корабль и прилетел сюда. При этом применил максимум отвлекающих штучек, чтобы никто не сообразил, куда именно я отправился. Бордман был прав. Это оказалось самое подходящее место.

— Но как, — спросил Раулинс, — вам удалось добраться до центра лабиринта?

— Мне просто не повезло.

— Не повезло?

— Я мечтал погибнуть в лучах славы, — сказал Мюллер. — Мне было все равно, выживу я или нет, проходя через лабиринт. Я просто вошел в него и направился к центру.

— Мне в это трудно поверить.

— Твое дело, но примерно так это и было. Беда в том, Нед, что я из тех людей, которые выживают. Это какое-то природное качество, возможно, даже что-то сверхъестественное. У меня необычно быстрые рефлексы. У меня есть, как говорят, шестое чувство. А кроме того, очень развито стремление остаться в живых. В дополнение к этому я прихватил детекторы массы и кое-какое полезное оборудование. Так что, войдя в лабиринт, едва заприметив поблизости трупы, я начинал внимательно приглядываться, а когда чувствовал, что глаза начинают меня подводить, останавливался и делал передышку. Я предполагал, что, скорее всего, погибну в зоне H. Но судьба решила иначе, я умудрился пройти там, где никому другому это не удавалось, — возможно, именно потому, что мне было все равно. Я шел без страха, не было скованности. Я пробирался как кошка, реагировал на все моментально и в итоге, к моему величайшему разочарованию, преодолел все опасности лабиринта и оказался вот тут.

— После этого вы когда-нибудь выходили наружу?

— Нет. Иногда прогуливаюсь до зоны E, где сейчас твои коллеги. Дважды я побывал в зоне F. Но в основном остаюсь в трех внутренних зонах. Здесь я совсем неплохо устроился. У меня есть ионизационный шкаф, чтобы хранить запасы мяса, и целое здание, используемое мною как библиотека, уютный уголок для сексатора и студия, где я делаю чучела из животных. Еще я много охочусь. И изучаю лабиринт, пытаясь разобраться в его функционировании. Я надиктовал уже несколько мемокубиков о своих находках. Ручаюсь, что вы, археологи, с радостью до всего этого дорвались бы.

— Наверняка в них много полезной информации, — согласился Раулинс.

— Не сомневаюсь. Так что я лучше уничтожу их, чем позволю кому-то из вас их увидеть. Еще не проголодался, парень?

— Немного.

— Не уходи. Я принесу тебе обед.

Размашистым шагом Мюллер ушел в сторону ближайших домов и скрылся.

— Это страшно, Чарльз, — негромко произнес Раулинс. — Он явно не в своем уме.

— Не уверен, — ответил Бордман. — Конечно, девять лет одиночества могут повлиять на уравновешенность человека, а Мюллер, когда я видел его в последний раз, стал уже не вполне уравновешенным. Но, скорее всего, он ведет с тобой какую-то игру — строит из себя психа, пытаясь понять, насколько можно на тебя положиться.

— А если он не притворяется?

— С точки зрения того, что нам от него нужно, не имеет ни малейшего значения, безумен он или нет. Возможно, безумие даже удобнее.

— Я не понимаю.

— Тебе и не надо понимать, — спокойно ответил Бордман. — Просто отдыхай, Нед. До сих пор ты все делал превосходно.

Мюллер вернулся, неся миску с мясом и изящную хрустальную емкость с водой.

— Лучшее, что я могу тебе предложить, — сказал он, просовывая мясо между прутьями. — Местная дичь. Ты же ешь обычную твердую пищу, верно?

— Да.

— В твоем возрасте так и следует делать. Сколько, ты говорил, тебе лет? Двадцать пять?

— Двадцать три.

— Это еще хуже.

Мюллер передал ему воду. Та имела приятный вкус или приятное отсутствие вкуса. Потом он молча сел рядом с клеткой и сам тоже стал есть. Раулинс заметил, что воздействие теперь уже не такое омерзительное, даже на расстоянии менее пяти метров. Наверное, к нему можно адаптироваться, подумал он. Если кому-то это очень нужно.

После продолжительного молчания он спросил:

— Можете ли вы в ближайшие дни выйти и познакомиться с моими товарищами?

— Исключено.