Роберт Силверберг - И рушатся стены [сборник]

— Разумеется. Так вы поможете?

Ноерс тепло улыбнулся.

— Помогу, — сказал он. — Мне неважно — есть пришельцы или никаких пришельцев не существует.

Следующие несколько дней были у Эмори очень занятыми. Он проводил ночные репетиции «Безумия и фортуны», которая в середине недели претерпела изменения и стала «Плотью и безумием». Изменение названия пришло из отдела Дэйва Каваны, который объяснил, что согласно общим правилам дающие деньги спонсоры и их продукты теперь должны быть исключены из названия драмы. Оказалось, что это пришло от Манди-Ричардсона, исследователи общественного мнения которого придумали, будто многие зрители подсознательно негодуют на таких спонсоров и нужно избегать вставлять в пьесу название продукта клиента, чтобы не будоражить аудиторию.

Внимательный наблюдатель, возможно, мог бы заметить, что Эмори не уделял все свои силы переименованной пьесе, вот только не было никаких внимательных наблюдателей. Эмори следил, чтобы работа, которую он проделывает, текла сама собой и ему не приходилось бы прилагать дополнительных усилий, чтобы вдохновлять состав исполнителей. Силы Эмори были нужны совершенно в другом месте.

Ежедневно по три часа в день он встречался с Каргом, и они с пришельцем быстро шли по спискам произведений искусства землян и их культуре. В основном работа Эмори теперь состояла из создания таких списков. Он подготавливал длинные каталоги самых прекрасных картин в мире, и, как заверил его Карг, будут почти немедленно сделаны копии этих картин. Как пришельцы планировали получить доступ к ним, Эмори не знал, и это его не заботило. Возможно, у них была целая международная сеть людей-сотрудников, готовых для них посещать музеи.

После встречи с Каргом он возвращался домой, совершенно истощенный, с полным упадком сил и бледным лицом. Его утомляло бесконечное создание списков, а также усилия, которые он прилагал, чтобы в любом случае носить свою маску. Карг, казалось, вообще никогда не уставал. И никогда не говорил и не намекал, что на Земле он находится совершенно для другого, чем изучение земной культуры. Иногда Эмори даже спрашивал себя, не был ли тот листок просто галлюцинацией — но он знал, что у него слишком ясная и острая память, а воспоминания о листке слишком яркие, чтобы эта записка была менее реальной, чем сам Карг.

У Эмори образовалась привычка после встречи с пришельцем посещать релаксомат . Его нервы требовали разгрузки, и обычно у него было несколько свободных часов, которые он мог потратить, прежде чем ехать на студию. Кроме того, релаксомат автоматически давал ему вход в повседневный мир, мир той самой массовой аудитории, с которой у него было так мало общего и которой он надеялся управлять.

Репетиция, как всегда, была назначена на восемь вечера. Карга он покинул в пять. Релаксомат был яркой пещерой на подуровне соседнего транспортного шоссе, и Эмори пошел туда.

Там его знали в лицо, но не по имени. Дежурные в белых смокингах вежливо кивнули ему. Он арендовал шкафчик, разделся и нырнул через низкую дверь в комнату для расслабления. Там он нашел незанятый расслабитель и лег.

Тут же теплая жидкость, а скорее желе, хлынула вокруг, его тело лежало в ней, точно на мягкой резиновой подушке. Он откинулся назад, позволяя напряжению вытечь из мышц, заботясь лишь о том, чтобы держать голову выше поверхности жидкости. Его окутала теплая дрема, он почувствовал себя защищенным, безопасным, расслабленным.

Расслабитель по форме напоминал матку. И это было не просто совпадение дизайна.

С первых же секунд расслабления Эмори выкинул из головы все мысли и отдался неге. Затем открыл глаза и огляделся.

Яркие, но не ослепляющие огни освещали плиточный пол. Эмори увидел торчащие из чанов расслабителей четыре лысеющие головы мужчин, с закрытыми глазами, с растянутым в глупых улыбках ртами и чрезвычайным спокойствием на лицах. Но эти мужчины не дремали, а лениво переговаривались. Эмори нетерпеливо прислушался к их беседе.

— Вы смотрели вчера вечером шоу Херли, Джек?

— Никогда не пропускайте его. Жена просто подсела на него. Не знаю, чтобы мы делали без Херли по понедельникам вечером.

— У этого человека есть здравый смысл. Если он что-то говорит, то это всегда оказывается верным. Это ведь идет из души, понимаете?

— Ну конечно же! Я верю в него, Фред.

Эмори улыбнулся, снова прикрыл глаза и опустился в ванну. Херли. Однажды он встречался с ним. Это был один из доморощенных философов, всегда популярных на видео. Эмори запомнил, что нужно как можно скорее увидеться с ним.

Но только не сейчас. Через некоторое время, но не сейчас. Сейчас нужно расслабиться. Можно скользнуть в это тепло, расслабиться, подремать. Тепло. Спокойствие. Здесь можно перестать думать, здесь можно вообще ни о чем не думать.

Здесь можно забыть, что над миром нависла зловещая тень и вся ответственность лежит именно на мне. Так сбрось эту ответственность. Расслабься... Расслабься...

Расслабься, чтобы в душе растворилось холодное ядро страха и напряженности. Внезапно Эмори очнулся. Это ядро не сможет смыть никакой расслабитель. Можно забыть о чем угодно, но только не об этом внутреннем страхе.

Он поднялся из ванны. К нему сразу же скользнул дежурный.

— Обтирания, сэр? Упражнения? Механостимуляторы?

Эмори нетерпеливо покачал головой.

— Не сегодня, Джо. Как-нибудь в другой раз.

У него было большое искушение воспользоваться этими предложениями, но Эмори отмахнулся от них. Нужно было кое-что срочно сделать.

Хэл Херли был костлявым, стройным человеком ростом за метр восемьдесят, носил свободную габардиновую рубашку, ярко-зеленые брюки и домашний дюропластовый нашейный платок, повязанный сложным узлом. Казалось, он излучал здоровье, достоинство, силу и очарование. Открытая улыбка указывала на его искренность и теплоту. Вряд ли было удивительно, что его монологи, сделанные в традиционном домашнем стиле, станут так фантастически популярны среди американцев. Казалось, он подвел итоги всех подсознательных коннотаций населения, носящего ярлык «американцы».

Но кое-чего американцы не замечали в нем, а Эмори, будучи весьма проницательным знатоком характеров получше средних телезрителей, немедленно уловил это. Что-то вспыхивало в глазах Херли, а также легкое напряжение мышц челюсти возникало всякий раз перед тем, как он непринужденно улыбался. И все это говорило о прозорливости и амбициях, находящихся почти что на грани жадности.

— Может, вы дадите мне какую-нибудь роль в вашей пьесе, мистер Эмори? Например, главную роль? — сказал он.

Его голос был глубокий, он мягко произносил согласные, как уроженец Новой Англии, и медленно тянул гласные, как истинное дитя Юга, а также четко выговаривал окончания слов, что характеризовало в нем жителя Среднего Запада. Короче, все слои населения страны были воплощены в нем одновременно. Они находились в офисе Херли в Башне «Трансвидео», роскошно меблированном местечке, которое странно отличалось от простых, казалось, вкусов Херли-публичного.