Жан д'Эм - Красные боги

– Что же я говорил?

– Разве это можно запомнить? Через мои руки проходит столько больных… Одно время вас пришлось силой удерживать в постели, потому что вы все время порывались встать и уйти. Ах, бросим это, милый Люрсак. Пойдите лучше погуляйте. Встретите товарищей, развлечетесь. Они вам расскажут последние сайгонские сплетни. Право, идите. Вон, слышите, как весело смеются. Ну, собирайтесь. Марш, марш на прогулку. Через пять минут я вернусь. Чтобы вас к тому времени здесь не было.

Она вышла, а Пьер решил послушаться ее совета и, действительно, пойти погулять.

Неуверенной походкой человека, несколько месяцев пролежавшего в постели, он медленно шел по аллее парка. Вдруг его окликнули голоса:

– Ого! Люрсак!

– Первый выход? Поздравляю!

– Тут лучше, чем в госпитале, не правда ли?

Это были четыре молодых человека, которые так же, как он, несли службу в джунглях и по болезни приехали в отпуск в Сайгон. Один из них прибыл из Камбоджи, двое с китайской границы, а четвертый недавно был переведен из Вьетнама. Они сидели в беседке, за столом с газетами и журналами. Пьер присоединился к ним и уселся в кресло.

Поговорив немного о разных пустяках, Пьер взял газету и попробовал углубиться в чтение. Молодые люди тоже читали. В парке было тихо. Из-за забора, который был совсем рядом, доносился иногда стук копыт маленьких пони, мягкое поскрипывание колясок и гортанные крики пробегавших кули. Потом послышалась песня нищенки-лаоски, жалобная и унылая.

Молодые люди встали.

– Вы пойдете с нами, Люрсак?

Пьер думал о прошлом. Он вспоминал об отце Равене и отчетливо представил себе последние минуты его жизни. Он думал о Ванде. Где она теперь? Что с нею сталось? По-прежнему ли она в плену у Иенг? Что делает вождь людей Гондваны, влюбленный в белокурую самку?

Кто-то потряс его за плечо:

– Люрсак! Ну, Люрсак, что же вы спите с открытыми глазами? Вы слышали, уже был первый звонок к обеду. Вы пойдете с нами?

Пьер отрицательно покачал головой:

– Еще есть время. Второй звонок будет через четверть часа.

Молодые люди ушли. Пьер остался один. Сердце его билось в мучительной тоске, и он шептал чуть слышно:

– Ванда!.. Ванда!..

А за соседним забором не прекращалась унылая песня нищенки. Она все время ходила поблизости и слышно было, как то удалялись, то приближались ее шаги.

Вдруг какой-то белый длинный сверток, брошенный через забор с улицы, упал к ногам Пьера. В тот же момент песня нищенки резко оборвалась и послышались ее поспешно удаляющиеся шаги.

Наклонившись, Пьер поднял сверток и осмотрел его. Обертка из грязной тряпки, но аккуратно завязанная.

Пьер развязал сверток, развернул и увидел… Ужас сковал его, дрожь пробежала по всему телу. Некоторое время он просидел без движения, а потом сразу сорвался со своего места и побежал к воротам. Испуганный его бледным лицом и стремительностью движений, сторож даже не попытался его остановить.

На улице никого не было. Пьер добежал до угла, посмотрел направо и налево: нищенки не было видно. Тогда он бесшумно пошел прямо, куда глаза глядят. А сверток цепко, не выпуская, держал в своих руках.

Он вышел на оживленную улицу и шел все время прямо, оставаясь совершенно безучастным ко всему окружающему. Его задевали, толкали, но он ни на что не обращал внимания, ничего не слышал.

Он и сам не знал, почему остановился около одной витрины. В большом зеркальном окне отразились его фигура и лицо. Как, это он? Этот скелет – Пьер Люрсак? Это худое, изможденное, почти без щек лицо – его? И эти впалые глаза, этот заострившийся нос – тоже его? Засмеявшись, сжав кулаки, Пьер отошел от витрины и пошел дальше.

Уже стемнело. А Пьер все шел и шел, бродил то по одной, то по другой улице, из центра Сайгона попав в предместье Холон. И тут бродил без цели, без нужды. Взгляд его случайно скользнул по черной вывеске, где золотыми буквами было написано:

«Чен Так. Китайский фарфор, бронза и шелк. Кантон. Сайгон. Шанхай».

– Чен Так!.. Чен Так?..

Это имя почему-то было знакомо Пьеру. Ах, вспомнил он, здесь, в глубине коридора, позади лавки, курильня опиума. Опиума? Забвение и покой? Это хорошо!..

Он вошел в магазин. Толстый хозяин встретил его с услужливой улыбкой.

– Шандао, – сухо сказал ему Пьер, бросив на прилавок несколько серебряных монет.

Толстяк еще шире улыбнулся. С таинственным видом он оглянулся на входную дверь и показал Пьеру на занавеску в углу магазина.

Скользнув за нее, Пьер очутился в коридоре, в глубине которого была дверь, слабо освещенная китайским фонарем.

Пьер остановился на секунду. Он хотел еще раз взглянуть здесь, наедине, на то, что было в страшном свертке.

– Нет, не могу. Не теперь. После. Когда выкурю десять трубок. Когда опиум успокоит нервы. Да, тогда я посмотрю. Еще раз посмотрю. Долго буду смотреть. Долго буду смотреть. На ее руку. Ее руку. С моим кольцом. Кольцом, которое я надел ей на палец в день нашего обручения. Да, я буду смотреть и буду целовать ее мертвую руку, ее руку.

Он пошел по коридору к входу в курильню. У двери стоял, преграждая ему дорогу, какой-то европеец.

– Проходите же! Не топчитесь на месте! – сказал ему Пьер.

Тот открыл дверь. Люрсак вошел внутрь.

Город на юге Индокитая, являющийся предместьем Сайгона.

Бой – мальчик-слуга.

Капитан Жак Брессон погиб на французском фронте 28 июля 1917 года во время атаки Дамса. В его бумагах, которые он оставил мне с обязательством передать его родным, если он будет убит, я нашел большой конверт с надписью «Жану». В этом конверте находился рассказ Пьера Люрсака. К нему был приложен пергаментный свиток с буквами на неизвестном языке, вероятно, на языке бангар. Я издал книгу друга, ничего в ней не изменяя, и оставил даже фамилии, они подлинные. Ответственность я принимаю на себя.

Хорошо, господин.

Одно из лучших военных училищ во Франции.

Бо Жао – колдунья.

До-монг – фетиш.

Корнак – погонщик слона.

Ночная стража занимает караульный пост с шести часов вечера до шести часов утра, меняясь каждые три часа. Вторая ночная стража – с девяти до двенадцати часов.