Здравко Сребров - Роман одного открытия

Архитектор Дюлгеров не торопясь допивал свой бокал. Вдруг он пристально, как-бы пронизывая, взглянул на д-ра Синилова, выходившего из комнаты. Едва слышно, словно про себя, он прошептал:

— Иуда…

Сидящие рядом с удивлением на него взглянули, а Белинов спросил:

— Что ты сказал?

— Сказал Иуда!.. — вскочил, ошеломленный внезапной мыслью, архитектор Дюлгеров. — Часа два мучает меня одна мысль. Я ее отгоняю, стараюсь забыть, а она возвращается все отчетливее… Вы не чувствуете, господа, что среди нас находится чужой, плохой человек? Как змея притаился. Ноя его поймал… Иуда — не хотел его разоблачить. Не знал, кем он приходится хозяевам дома. Или постойте…

Дюлгеров встретил глаза Ноны Белиновой, ему показалось, что заметил упрек в них. Он немного печально улыбнулся и сел на свой стул, втянув голову в плечи.

— Извините, госпожа Белинова, что я нарушил ваше гостеприимство!.. Наверное я пьян.

Он прижал руку ко лбу.

— Но я должен вам признаться, что этот человек меня поразил. В сущности, когда я на него смотрел, внезапно во мне созрела мысль о подлеце. Вот… не знаю… невероятно. Но и я оказался подлецом. Уж если говорить, то нужно было сказать это прямо ему в лицо. Но я ничего не сказал — это был только кошмар. Я прошу у хозяев дома извинения. Я позавидовал д-ру Синилову. Его спокойной, экзотической физиономии. Меня охватила злоба. Я выплюнул яд, как гадюка… И все же, — вздохнул архитектор, — у меня не хватает сил раскрыть истину до конца… — Он снова взглянул на Нону и как будто сгорбился под какой-то большой тяжестью.

Белинов спокойно улыбнулся:

— На этом жестоком самообвинении будем считать инцидент исчерпанным.

— Это был бы очень плохой конец для нашей вечеринки, — проговорил архитектор Дюлгеров, улыбнувшись своей доброй улыбкой… И вдруг, словно на него нашло вдохновение, он встал и поднял бокал, весь преобразившись: — Когда Радионов говорил на чудесном родопском диалекте, мне пришла в голову одна родопская песня. Я хотел вам ее продекламировать, но отвлекся. Я помню ее наизусть. Это бы нас освежило образом девственной поэзии. Хочу искупить мой грех…

И, встретив загадочную и как будто поощряющую улыбку Ноны Белиновой, молодой архитектор тихо прочел:

Когда гости вставали, словно овеянные дыханием молодого леса, с улыбающимися глазами и повеселевшие. Нона Белинова взяла под руки Васко Дюлгерова и своего мужа и пожелала проводить их до угла улицы.

Стояла ясная ночь. На востоке светало. На далеком небе еще светились крупные, осенние звезды. Иней покрывал землю.

Со свинцового неба шел дождь, хлеставший по стеклам, подоконникам, стекавший с крыш на асфальт мостовых и образовывавший шумные ручейки вдоль улиц. С востока дул холодный ветер. Ветви деревьев тревожно метались во все стороны, словно старались вырваться из настойчивых и дерзких объятий ветра и дождя.

Служанка Белиновых выкупалась и сушила густые волосы над накаленной печкой, откидываясь назад и открывая груди, которые, выпячиваясь, обтягивали рубашку. Раскрывалось белое, нетронутое, молодое тело. Волосы у девушки подсохли и стали мягче. Посеребренные струи дождя лились за темным квадратом окна. По стеклам стекали светлые струйки воды. Девушка очевидно была довольна. Она улыбалась в маленькое кухонное зеркало, обрадованная своим освеженным видом.

Господ не было дома. Она улыбалась пришедшей ей в голову мысли: «Наряжусь… пусть будет, что будет… в платье хозяйки».

«Чем я хуже ее…» — осмелев, подумала она.

И запахнув кофточку на груди, — может быть от холода или от нескромного глаза, который мог за ней наблюдать из соседнего окна, — служанка пошла в комнаты, тихо напевая уличную песенку.

Немного спустя она принесла фарфоровую баночку, пудреницу и флакон. На дворе ветер продолжал подметать город шумной метлой дождя. Служанка опустила занавеску, зажгла свет и поставила зеркало на подоконник. Обнажив шею, сверкнувшую той неподдельной свежестью, которой дышат только здоровые девушки из народа, она налила в горсть молочно-белой жидкости из флакона и, усмехаясь, как будто немножко виновато, начала быстро ласкать лицо, лоб, шею и обнаженные груди, которые подрагивали, волнуемые движением.

Девушка глубоко вдохнула аромат жидкости, ее глаза увлажнились и засияли здоровой радостью. Немного волнуясь, она открыла пудреницу, взяла в руку розовый пушок, но потом осторожно положила на место.

— Подумаешь! — промолвила она, словно оправдываясь. — Бары вернутся ночью из театра. Завтра ничего не будет заметно. А сейчас будто я барыня… Мне хоть бы раз надеть барынины вещи! Эх, и я тоже — как будто сумасшедшая…

Девушка опять осмотрелась в зеркале. Подражая Ноне, она коснулась кончиком указательного пальца крема в баночке, размазала его по лицу и начала нежно втирать на висках, в щеки и на носу. Тонкий аромат крема закружил ей голову.

— Ландышем пахнет, — прошептала она. Затем захлопала розовым пушком по раскрасневшимся щекам, лбу, шее. Мягкое прикосновение пушка было приятно, она на секунду закрыла глаза и вытянулась, почувствовав вероломную тревогу в крови. Лицо приобрело мягкую и нежную окраску, черты его вытянулись, глаза покрылись влагой.

Вдруг резко зазвонил звонок и оборвался.

Страшно испуганная, девушка вскочила и, потеряв способность соображать, растерянно остановилась среди комнаты. Потом инстинктивно бросилась тушить свет и класть вещи барыни на место.

Звонок вновь настойчиво зазвонил.

— Ах, боже мой, кто бы это мог быть?.. Да ведь бары в театре, — сказала она, осмелев, — значит не они… А кто же? Наверное соседка. — И поправив наспех волосы и, наметнув случайно попавшийся ей под руку халат, она пошла, охваченная любопытством, в переднюю открыть дверь.

В глазок двери служанка увидела лицо посетителя. Совсем уже успокоившись, плотнее закутавшись в халат и поспешно вытерев его рукавом лицо, все же не настолько, чтобы окончательно стереть пудру, она медленно отперла дверь.

На пороге стоял промокший д-р Синилов в спортивном «непромокаемом» пальто и шляпе, нахлобученной на глаза. Он спросил о Белиновых и сделал вид, что хочет войти.

Служанка уже хорошо знала д-ра Синилова. Ей нравилась его тонкая полуулыбка. Она было уже отступила, чтобы пропустить его в переднюю, но вдруг вспомнила.