Здравко Сребров - Роман одного открытия

«Не может быть, чтобы не удалось, — думал Белинов, — когда действуешь в правильном направлении со всей энергией ума и воли. Практические вопросы — они решаются в процессе работы».

У себя дома Белинов готовил новый, большой научный труд с прекрасной и солидной научной аргументацией о возможностях гормонной стимуляции человека. Следовало расшевелить научную мысль и внутри страны и за границей. Некоторые из его весьма ценных связей в Европе обеспечивали издание труда. Он решил опубликовать свою книгу одновременно на болгарском и на одном из европейских языков. Он возобновил и некоторые из более старых связей с научными работниками в областях, которые его интересовали.

Нужно было и тут — в стране — создать связи с культурными людьми, которые имели вес в официальных институтах. И главное — нужно было получить одобрение изобретения от контрольных органов в стране.

Это было для Белинова целой системой подготовки во всех направлениях. Нужно было также утвердить имя, личность, научное достоинство, внедрить идею во всем ее объеме и значении.

Он понимал, что придется преодолевать недобросовестную критику, спекуляцию, недоброжелательство, жестокую опустошительную страсть — зависть, темные силы, которые тормозят любую новую мысль из личных соображений — сохранения собственных интересов и права быть единственными призванными созидателями жизни.

Большое дело, поставленное на солидные, неоспоримые основы, не может не иметь успеха — Белинов твердо верил в это.

Он уже представлял себе лабораторию, сотрудников, сложные приборы, специалистов, опубликованные результаты. Видел себя окруженным энтузиастами-помощниками вроде Овеса Рудко и его друзей, мечтающих о настоящей научной работе, с размахом, страдающих от тяжелых условий нынешней жизни. Видел здоровых молодых людей, горящих творческой энергией — устремленных к полноценной духовной работе. Он знал, что имеются дарования, которые сейчас гибнут в темноте, изолированные, предоставленные самим себе, уничтоженные жестокой слепотой, выхолощенные, потерянные для жизни.

Он видел, как разгорается очаг огромной духовной энергии. Лучшие силы, выжатые из чернозема, порождение мудрой и сильной души народа. Он представлял себе свет, сгущающийся в тысяче потоков, которые заливают и озаряют всю жизнь страны. Он мечтал о расцветающей, новой, свежей культуре, которая сметает все преграды, которая утверждает себя на живой энергии, пробужденной, призванной к жизни суровыми слоями народа. Его вдохновлял любимый, неповторимый, незаменимый образ небольшой, но плодородной земли, с возвышенным и глубоким духом, с оригинальной жизнью — его родной земли!

Вечером, уединившись в своем кабинете, поглощенный размышлениями, словно заглядывая в будущее, он мечтал со скорбью:

— Народ мой, измученный и забытый в горах, затерявшийся среди черноземных полей, иссушенный трудом и черной мукой… с неспокойным, но великим сердцем, которое веками расточало золотые зерна, распирали неизрасходованные силы, зарытые вековым рабством, а теперь отравленное тысячью зол, — раскроется твоя глубокая душа, и выпорхнут как голуби твои старые и новые песни, твои образы, собранные в горах, слова, в которых шумят леса и глухо журчат реки, и твоя древняя мудрость, которая выводила тебя из пропастей, в которые тебя толкали завистливые иноземцы и твои неверные сыны…

«Народ мой, — думал с трепещущим сердцем молодой ученый, — ты воскреснешь, отряхнешься от вековых страданий, которые оплодотворяли твою выносливую и мудрую душу для творческого огня, который когда-то полыхал далеко, в твоей таинственной прародине, вдоль вод Волги, в темной дельте Дуная, в Плиске, в Преславе, в Салониках, в Охриде, в Тырново, чтобы позже засиять как молния с твоих несокрушимых гор…»

С глубокой верой заканчивал Белинов свой труд, словно свет исходил от его мыслей как в пробуждаемом солнцем горном лесу.

Однажды он встал утром с чувством, что сегодня ему предстоит особенно серьезное дело. Он закончил книгу, очищенную от излишнего балласта, сжатую по форме, вдохновенную по духу, но строго научную, полную неопровержимых доводов, добытых путем экспериментов.

Белинов ожидал, что его книга взбудоражит научные круги за границей и у него на родине. Одновременно с книгой он представил доклад медико-фармакологической палате. В качестве биологического продукта для стимуляции нервной системы утопин можно было рассматривать как сильное тоническое средство, обладающее специфическими качествами.

Выступая перед миром науки со своим изобретением, Белинов должен был иметь право располагать беспрепятственно препаратом и свободно производить опыты и научные исследования, которые уже делались более продолжительными и систематическими.

Он испытывал радостное чувство от того, что его настоящая работа наконец начинается… И все же иногда он вдруг вздрагивал от непонятной тревоги, смущавшей его душу.

Однажды он проснулся после приснившегося ему кошмара. Белинов медленно поднял голову в темноте и прислушался… Нона вздохнула во сне. Ему показалось, что случилось необъяснимое, словно навеки сломано нечто огромное. Ужасная тоска охватила его сердце. В окно медленно вливался с улицы свет.

«Это усталость, — думал Белинов. — Я переутомился. Днем, погруженный в лихорадочную работу, я ничего не замечаю».

Это бывали только мгновенные ощущения, которые, правда, проходили, но все же оставляли неясный след, как осадок тонкого слоя тины, как легкая боль от ожога.

Забудешь, а она опять напоминает о себе.

Белинов спешил покончить и с этим вопросом. Он уже получил сообщение о том, что его доклад об изобретении переслан медико-фармакологической палатой в лабораторию института профессора Биловена. Еще одно небольшое усилие, и путь будет расчищен для настоящей работы.

В пятом квартале города в небольшой двухэтажной постройке, летом скрытой в листве каштанов, в доме видного государственного деятеля, давно уже покойного, помещался институт экспериментальной физиологии и физиологической химии профессора Биловена.

Институт занимал верхний этаж дома, состоявший из большой гостиной с белой фаянсовой печкой с орнаментами, свидетельствовавшими о былой роскоши этого когда-то великолепного особняка. На лестнице еще сохранились скобы для железных прутьев, которые крепили дорожки из толстой старинной ткани.

Комнаты были просторные, с высокими потолками и окнами. Большой зал с панелями из темного дуба, с резьбой в стиле барокко, выдавал вкус и европейскую культуру бывших обитателей этого дома.