Джордж Энгланд - Эликсир ненависти

Полурастворенный в золотом сиянии огромный свод небес одарял чудесами эту ласковую землю, но мальчик Деннисон ничего не замечал. Рощи деревьев, розовые кусты и многоцветные партеры уже не производили на него впечатления. Тепло и ароматы этого дивного места, запах больших пурпурных фиалок вдоль осыпающегося гребня скалы, зов кукушки в кустарнике, рассыпчатый щебет на деревьях, восхитительные тона опрокинутой чаши небес, преходящие у дальнего горизонта в более глубокие оттенки моря, обернулись для него насмешкой. То, что было раем для целого света, что дарило любому чувству и способности безмерное блаженство, вызывало теперь в его пораженном страхом уме и гибнущей душе только отвращение уже самой своей насыщенностью. «О, скорее бы умереть!» — Стонал он. — «Если бы я только решился со всем покончить! Петля, пуля, топор, пламя костра, если к ним в придачу даруются отвага и твердость, те, что я потерял, насколько это предпочтительней! Но Веккьо, этот воплощенный дьявол, лишил меня силы и телесной, и духовной, он поглотил ее. Он отнимет и жизнь. А мой разум он тоже присвоит?»

Несчастный стиснул руки в приступе отчаяния. Он сказал правду. Продолжительное действие эликсира, мучения при виде того, как он периодически умаляется и слабеет, обращение с ним старого ученого привели к тому, что он сломался. Он на каждом шагу чувствовал над собой власть Иль Веккьо. Образовался порочный круг. Пока Иль Веккьо жив и желает, чтобы жил и Деннисон, несчастный более не смел пытаться лишить себя жизни, и ему не доставало храбрости, как домашней собаке, даже если ее обижают, способствовать смерти Иль Веккьо. И вот, непрестанно в отчаянии и страданиях, но тщательно это скрывая, он ждал. Гадания о будущем были главным источником его мук. Каков будет конец? Тот, что для старого итальянца представит собой вершину долгой череды интересных для наблюдения явлений. Это более чего угодно вызывало у мальчика содрогания. Представьте себе в лаборатории морскую свинку, наделенную человеческим сознанием. Постарайтесь представить. И попробуйте проникнуться чувствами, которые испытывает это существо, лишенное возможности сопротивляться, когда ему регулярно делают инъекции бацилл столбняка или вируса водобоязни. Тогда, возможно, вы получите какое-то подобие картины жизни Деннисона в течение недель и месяцев в неволе на горе Сен Клер. То, что он один из всех пятнадцати сотен миллионов людей на земле обречен на такую участь, наполняло его неистовым гневом. Мысль, что он все больше делается ребенком, а там дойдет и до стадии беспомощного младенца, которого носит на руках няня, доводила его почти до безумия. Но хуже всего был все повторяющийся вопрос: «А мой разум тоже в конце концов поддастся и убудет сообразно убыванию тела? Или я, шевеля ручонками и ножонками в колыбели, сохраню умственное развитие, знания и память взрослого мужчины?» Оба варианта этой кошмарной перспективы не давали ему покоя ни ночью, ни днем. Крепкий телом, исключительно здоровый в силу действия адского зелья, но лицо, пусть ставшее мальчишеским, отражало всякий раз, когда он оставался один, самые отчаянные страдания души. И этот вопрос опять зазвучал в сознании, когда он ходил по террасе.

— Разве я не могу анализировать происходящее? — воскликнул он, остановившись на миг и собравшись с мыслями. — Ситуация такова. До сих пор я не нахожу, чтобы мое ментальное развитие пошло назад. Мои утраты в области психики до сих пор касались только воли, но нисколько разума. Все мои запасы знаний, мой опыт, моя речь, несмотря на усилия Иль Веккьо, мое восприятие и мои логические навыки не кажутся затронутыми. Мозговые центры, где локализовано все, что связано с моими занятиями наукой, похоже, избежали процесса омоложения. Но что дальше? Что случится при следующем кризисе? Я этого не знаю. Все, что я знаю, это что в некий миг, на некоей стадии моей инволюции, непременно грянет перемена. Перемена эта и будет концом.

Он опять стал возбужденно расхаживать по беседке. Он с горечью думал о попытках Иль Веккьо ослабить его интеллект. О кампании с целью заставить его забыть английский язык и собственное имя (Этой кампании он противостоял, вслух говоря по-английски наедине с собой). Об усилиях с целью заинтересовать его игрушками и прочей ерундой; о том, как его лишили взрослых книг и подсовывали одну беллетристику для юношества; о тележке с пони, которую для него купили; о детской спальне с маленькой кроватью и соответствующей обстановкой, приготовленных для него; о тысяче и одной выдумке, дабы повернуть его умственное развитие. И, несмотря на всю свою боль, он улыбнулся, пусть горестно. «Да, — сказал он себе. — И я шел ему навстречу во всех этих случаях. Сопротивляться бесполезно. Лучше подчиняться и ждать. Кто знает, может, мне еще представится случай освободиться. Иль Веккьо и теперь верит, что именно он подумал обо всех этих вещах. Но не знает, как ловко и незаметно подбрасывались предложения, усваиваемые его стариковским мозгом, вследствие чего у меня появились и пони, и эта комната, и игрушечная железная дорога, и змей. О, эта тайная битва мозга с мозгом! Противостояние еще не кончено!» Он помедлил, глубоко вздохнул и перешагнул через перила на высоте тысячи футов над морем. Он воззрился вниз страстным и жгучим взглядом.

— Если бы я только осмелился! — прошептал он. На миг, крепко держась обеими руками, он ощутил головокружение. Теперь ему казалось невероятным, что он когда-то спускался по узкой, крутой и неровной тропе в скалах, почти нереальным, как и подземные ходы, склеп и восемнадцать гробов. Не привиделось ли ему все это?

Деннисон пошарил в кармане и нащупал небольшую коробочку. Иль Веккьо считал, что в ней лежат камушки и прочие детские находки. Но Деннисон держал внутри металлические таблички, которые снял с тех самых гробов. И несмотря даже на это, он не мог вернуть тем воспоминаниям ощущение реальности. Он опять уставился вниз. Прибой, надвигаясь, беззаботно пенился у основания скалы. Пена взлетала брызгами, затем отступала и возвращалась в уходящую назад волну с шипящим эхом. Мерно дыша, море снова и снова бросалось на вулканические скалы в жажде неведомо чего. «Тысяча футов, — думал он. — Выше Эйфелевой башни. Я даже не почувствую, как коснусь воды. Все кончится раньше. И никакой боли, разве, может быть, краткое удушье, крутое переворачиванье в воздухе несколько раз, исступленная борьба, остановка дыхания, затем потеря сознания и конец всему! Менее чем в семь секунд все кончится. Семь секунд!»

Он достал часы, почти единственную принадлежность взрослого, которую оставил ему Иль Веккьо, и поглядел на них. Да, он все верно рассчитал. Он вновь провернул в уме свое вычисление: формула падения тел, шестнадцать с половиной футов в первую секунду, тридцать три во вторую, и так далее. Семь секунд! Он наблюдал, как дергается на циферблате часов маленькая стрелка. Стал считать. Как быстро летит время. Когда-нибудь он решится на прыжок, а затем всего десять ударов сердца, и все перестанет для него существовать. Навсегда, навсегда, и никакого конца!