Алиса Спарроу - Красная лисица [litres самиздат]

Мне принесли и поднос с едой – холодной олениной и фруктами. Вино в египетском кувшине было нещадно разбавлено водой. Кто- то явно хотел, чтобы я оставалась в трезвом уме и памяти.

Трапезу мою вновь прервали уже знакомые звуки хлыста и чьей то боли. Неужели так и будет каждый день? Я следующая? Нет уж. Пора убираться отсюда. Я выглянула в окно. Все та же картина. Белокурые волосы очередной рабыни прилипли к мокрой от пота спине. Я стояла у окна и думала, что никто не замечает моего присутствия. Однако палач вдруг перестал наносить удары и, медленно развернувшись, поднял голову. Он посмотрел прямо мне в глаза. Как говорят некоторые чувствительные барышни, заглянул прямо в душу. Его лицо было неожиданно открытым и безмятежным. От этого шокирующего контраста его простого, спокойного, молодого лица и хлыста в руках, только что рассекавшего кожу блондинки у столба, мне стало еще больше не по себе. Я отпрянула от окна.

Видимо, меня неспроста поместили в эту комнату с видом на двор наказаний. Рабыня должна знать, что ее ждет, если ослушается? Я как раз и планировала это сделать. Я собиралась бежать.

Мысли мои метались, часы на туалетном столике мерно отбивали такт. Когда время клонилось к пяти вечера, времени вечернего чаепития, за мной пришли. Двое надсмотрщиков. Неизменно в черном.

– Хозяин велел приготовить вас к ужину, мисс.

– Как вежливо, – съязвила я, раздражение мое просилось на волю, как и я сама – почему бы вам не звать меня рабыней, как зовет меня вервольф?

– Ответ очевиден, – улыбнулся младший из надсмотрщиков, – потому что ваш хозяин только он. А мы уважаем его собственность.

Старший посмотрел на «коллегу» неодобрительно, мол много говоришь, и молодой повторил:

– Хозяин велел приготовить вас к ужину. Поднимитесь, пожалуйста.

– Хорошо, что хотя бы не на ужин, – съязвила я, но подчинилась.

– Я на правах старшего дам вам совет, мисс, – заговорил пожилой надсмотрщик, – у рабыни, а вы и есть рабыня, хотите вы этого или нет, не должно быть характера. Иначе его снимают. С кожей.

Он не угрожал мне, этот умудрё́нный жизнью человек. Он, возможно, действительно хотел мне лучшего. И не лгал. Аллегория это была или нет, выяснять на своей шкуре что-то не хотелось. Мне жестом предложили покинуть комнату и сопроводили меня по бесконечным коридорам и лестницам замка в основной зал.

Наверное, во времена короля Ричарда, он был тронным. Огромные окна, украшенные витражами, освещали зал. По стенам висели и газовые фонари, ибо надежды на тусклый дневной свет северного графства не было. Мне было приятно и одновременно захватывающе после моей крошечной темницы оказаться в таком огромном, полном воздуха и света зале.

Особенно меня поразили огромные часы над не менее высокой и массивной мраморной каминной полкой. В диаметре они были больше моего роста – футов шесть. А в самом камине можно было легко зажарить целого кабана. Камин не горел, а с боку я увидела массивную витую металлическую лестницу. «Наверное, чтобы подводить часы», – подумала я. На каминной полке свободно могли уместиться четверо мужчин.

Меня всегда успокаивал ход часов. В неотступности, неизбежности течения времени есть мудрость и стабильность. Какие бы безумные вещи не происходили, время по- прежнему отбивает свой ритм, а значит, мир вертится, и есть хоть какое то подобие порядка. Наверное, мои мысли были пророческими.

Один из мужчин достал из сумки на поясе чуть меньше дюжины коротких широких ремешков и поднялся по лестнице на каминную полку. Она с легкостью держала его. Второй вежливо предложил мне подняться и тоже направился за мной. Недоумевая, я подчинилась. «Они хотят, чтобы я часы с ними подвела? Сумасшествие. Delirium tremens».

Я стояла спиной к огромному механическому сердцу часов, к циферблату, мерно отбивающему стрелками ритм. Я кожей чувствовала удары стрелок. Я старалась не смотреть вниз, испарина покрыла мой лоб. Я даже боялась задать вопрос, что со мной собираются делать. Скинуть вниз? Как рабыню, задающую слишком много вопросов.

И вдруг произошло невероятное. Мужчины медленно и планомерно подтолкнули меня ближе к часам и одним из кожаных хомутов крепко пристегнули мою талию к центральному цилиндру, на который крепятся стрелки. Кажется, даже болтом ремень скрепили. Они затянули мою талию так крепко, что я, сама уже в подобных ремешках, еле могла дышать. А, надо заметить, в Викторианский век барышни привычны к тугим корсетам. Мои бедра и лодыжки тоже обхватили ремнями и поместили обе ноги, крепко связанные, на часовую стрелку – five-o-clock. А руки за предплечья и запястья – чуть более свободно связанные – на часовую и минутную стрелки.

Так, что свободным оставался лишь торс и шея, а руки ходили перед моим лицом наподобие стрелок. Я была так ошарашена, что даже не пыталась возражать. Даже когда мужчины, проверив, надежность креплений, покинули меня и молча, спустились по лестнице.

Мне приходилось выгибать сустав при прохождении секундной стрелки, и я боялась, что вывихну его. К тому же, я не знала, надолго ли я в таком положении. Ибо с течением времени, я рисковала просто сломать позвоночник. Какие бы безумные вещи не происходили, время неумолимо идет вперед. Первый раз в жизни это приобрело для меня иной смысл. Я проверила крепления на руках и ногах. Они не оставляли мне шанса освободиться. К тому же в зале было множество людей. Я заметила это, когда первый шок прошел.

Фронтальная часть зала была заполнена массивными круглыми металлическими столиками и креслами. Они стояли на круглом подиуме, который и с помощью какого- то механизма медленно крутился. Так, что все люди за столиками плавно проплывали подо мной. Гости уже начали собираться к ужину, на который меня таким образом позвали. И даже острее, чем боль и страх быть сломанной пополам, как кукла, я ощутила стыд. Высоко над этим залом, футов на двадцать, висела я почти в неглиже, да что там говорить – без него, в самом странном из положений в моей жизни.

Мне не завязали рот, и я могла бы позвать на помощь или хотя бы возмутиться. Но мое достоинство, вернее его остатки, не позволяли мне этого сделать. Да и какой смысл?

Слуги не поднимали на меня взгляда. Некоторые гости смотрели с любопытством, а некоторые, казалось, просто сверяли время. Даже если бы я зарыдала, зал легко поглотил бы звук. Было шумно. Где-то играла музыка. Похоже, общество было почти в сборе. Люди и нелюди были нарядно и состоятельно одеты. Болтали, пили шампанское и абсент, курили кальян, кто-то прохаживался по залу. А я была просто предметом интерьера. Вещью. Если вещь на что-то жалуется, то на это либо не обращают внимания, либо это удивляет. Вещи положено молчать. У меня начинали затекать шея и плечи, приходилось держать их в постоянном напряжении. Чтобы отвлечься, я стала всматриваться в зал.