Валерий Сабитов - Явь мира Тантры

Он посмотрел на Кею, занявшуюся рассмотрением конфет в громадной вазе.

— Возьмём Гайяну, не враждебный вам мир. Но пока и не дружественный. Почему? Да потому, что у них рафинированное бытие. Очищенное, как вредный рафинад-сахар. Всё там светит, да не греет. Ни хищников, ни вредителей. Белочки по деревьям скачут, стрекозы по паркам жужжат. Зачем им, довольным собой по крышу, ваши проблемы? Так и другим… Железная звезда им до лампочки.

Ефремов отпил слишком большой глоток и закашлялся. Прикрыл рот душистым платочком, подарком Кеи, и сказал, будто размышляя вслух:

— Так-то так… Это можно понять. Но как объяснить то, что в моём романе некоторые детали планеты Дахмау отражены с такой точностью?

Фиргун хлопнул в ладоши и ответил:

— Правильно думаешь, — прежде всего надо разобраться в себе. Но… Ты в заблуждении великом, если продолжаешь делить время на независимые отрезки. Но освободиться от этого не сможешь. Пока. Может быть, ещё долго.

Ефремов поставил чашку на блюдце, ударил кулаком в ладонь:

— Нет, не понимаю! Дели — не дели… Я же не могу проникнуть в своё состоявшееся прошлое. Или когда-нибудь смогу?

Фиргун усмехнулся и сказал, посмотрев на Эрланга:

— А если кто другой это сделал? Из присутствующих здесь, например. А путей влияния… Кто их сочтёт! Вы вот со своей планетой не можете разобраться, а рвётесь в звёздные глубины. С Ядром Галактики на «ты» желаете…

Кея, вернув конфету в цветной обёртке в вазу, переменила цвет кожи с апельсинового на ярко-голубой и спросила:

— Дедушка, а что с их Землёй? Кроме того, что они её потеряли?

Фиргун внимательно посмотрел на вазу с конфетами, затем на Азхару, потом на Кею:

— А у них она не одна. Уже целых три! Одна — с фаэтами. Другая без них, но с Ефремовым и Валерием, который Нур. И третья — почти как вторая, но там множество несовпадающих деталей. Реки и города называются по-другому, нет некоторых продуктов, вместо них другие. И оперативного отряда на Луне не было. Как Нур в том случае выйдет сухим из воды? Сомневаюсь я…

И он перенёс внимание с Кеи на Ефремова.

— А ты, Иван, сын Антипа, думаешь, во всех трёх вариантах присутствуешь? Как бы не так!

Тема, за которую взялся Фиргун, заменила общее оживление на хмурость. И золотые глаза Эрвина померкли, словно осенние листья клёна на исходе заката. Да и яркая синева во взгляде Леды потемнела. Нур забеспокоился. Радующее начало консолидации грозит остаться фальстартом. И вошёл в разговор. Точнее, в монолог Фиргуна:

— То, что земляне называют активным ядром Галактики — оно связано информационно со звёздами? С Солнцем, Сириусом, Красным Лотосом Кохандой?

Фиргун хмыкнул.

— С мысли хочешь сбить, светлый айл? Выгоду ищешь? Понимаю, не для себя лично, но всё же… Мы все связаны.

И тут произошло невероятное, повергнувшее Нура и Азхару в трепет. Фиргун исчез, а от Лампы прозвучал родной, незабываемый голос Ахияра, со всеми его узнаваемыми интонациями:

— Одна частица, Нур! Одна черта!

И закончилось на том галактическое чаепитие. Нур по-ефремовски потёр лоб рукой, и строго сказал:

— Экипажу — отдыхать. Сбор в двадцать два ноль-ноль по местному времени. Явка каждого обязательна.

По Сфере пронёсся лёгкий вздох. Так Корабль отреагировал на решение Капитана.

Нур опоздал к назначенному самим сроку. Помешало предвкушение чего-то крайне важного. Совсем рядом вызревала тайна. А за столом — или на столе? — дискуссия между Фиргуном и Ефремовым.

Иван Антонович говорит об альтернативе теории относительности. О том, что в этой теории пространство только риманово, а энергию гравитационного поля нельзя локализовать. В то время как практика фаэтов опровергает эти постулаты. И предлагает опираться на релятивистскую теорию гравитации, в которой отлично работают законы сохранения.

Фиргун внимательно его выслушал и менторским голосом заявил:

— Иван, ну ты как пионер! Веришь первому встречному большевику. Все ваши классические и альтернативные теории не из истинной реальности. Разминка для серых клеточек, не больше. Но и не меньше.

Ефремов покраснел, но не собирался сдаваться:

— Но ведь релятивистская теория рассматривает гравитацию как полевую характеристику вещества, движущегося в пространстве Минковского, и подвергающегося силам инерции. Вам не нравится релятивизм, потому что он исключает сингулярность. Гравитон имеет массу, и отсюда — наша Вселенная плоская, статичная, изотропная и бесконечная в пространстве и времени.

Фиргун только рукой махнул:

— Мне эти сказки бабушка рассказывала. А ты их всерьёз принимаешь. Гибче будь, Иван, мягче.

Нур освободился от внутреннего напряжения и сказал:

— Прошу простить за опоздание, я…

Ананда прервал извинения:

— Так не годится! Капитан имеет право. Если он не будет пользоваться своими правами, то какой он Капитан? Другой кандидатуры у нас нет, Капитан Нур. Изволь работать.

Сказано было так серьёзно, что рассмеялись все. Кроме Фиргуна — тот улыбнулся, хмыкнул по-ефремовски и сказал:

— Экипаж какой-то несолидный. Вам только и надо, что не подчиняться начальству, а потом хихикать. Ефремов, мы с тобой не договорили. Ты здесь единственный трезвый человек, мне с тобой интересно, у тебя страсть к знанию. Чего тебе не хватает?

Обретшее обычную смуглость лицо Ефремова побледнело, ответил он не сразу:

— П-покажи мне, как живёт Ч-чакравартин. Ч-то у вас и как происходит. Г-глазком одним глянуть, понять…

Фиргун согласился:

— Ну, смотри… Я тебя за язык не тянул. Всем будет полезно, да и я разомнусь, давненько не…

Пламя свечи замерцало, разрослось и скрыло Лампу, образовав на её месте посреди стола неяркий шар, в котором немыслимым образом смешались все мыслимые цвета. Шар медленно вращался. Нет, скорее, он менялся так, что казалось — вращается сразу вокруг нескольких осей. Секунда, другая, третья… И вот, — зрение людей, прикованное к игре цвета, стало воспринимать Суть, затаившуюся внутри. И шар, словно поняв это, расширился и заполнил собой всю Сферу.

Тут всё и началось.

Многорадужная, непрерывно и плавно меняющая цвета змея, свиваясь в бесконечные кольца, устремлялась в кручении непонятно откуда в неизвестно куда. И эти две, бесконечно удалённые друг от друга точки: «откуда» и «куда», вдруг предстали одной, единственной. И всё видимое, а также невидимое, происходящее вне и внутри змеи, заключалось в этой точке. И не только змея Чакравартина, но и вся Вселенная умещалась внутри одной бесконечно малой точки. Но Чакравартин, находясь внутри и точки, и змеи, в то же время охватывал точку снаружи и сам дирижировал кружением змеевидной спирали. А перемена цветов означала локальное проявление в пространстве и времени некоего невидимого, но супермогущественного единого Правила. И Правило это, проявляясь в цветах и кружении, находилось вне точки и объемлющего её человека-Чакравартина.