Валерий Сабитов - Цитадель

— Заглянул? Так… Что ещё?

— Трое в конторе действительно ничего не знают о том, что интересует нас. Но осведомлены о другом. Вывеска фальшивая, на самом деле за ней, — какая-то чёрная секта.

— Сатанисты? — спросил Барт, с воодушевлением принимаясь за второй бокал коктейля.

— Точное название я не выяснил. Нашёл свои слова, которые полнее выражают суть. Чем они занимаются, — непонятно. У них в мозгах столько крутится… Тайные операции уголовного плана… Работа над психикой…

— Тогда плохо, — задумался Эриксон, вспоминая карту из взорванного «Мерседеса» и вид Мэн-Сити с воздуха, — Они взяли нас на заметку. Как бы за нас не принялись и здесь. Ну и страна, спрятаться негде!

— Не страна, планета, — негромко поправил Леран.

— Пусть так. Какое-то время у нас в запасе имеется. Отдохнём, расслабимся. Не возвращаться же в Сент-Себастьян. Мне так лучше в петлю, чем назад…

— Может, найти квартиру на сутки-двое? — спросил Леран.

— В чужом городе это всё равно, что добровольно сдаться в плен врагу. Придумаем что-нибудь получше. И поинтереснее. Заботливая рука Мартина сюда не дотянется. А как хочется покопаться в делах этого « Союза». Сделать напоследок что-нибудь этакое, громкое…

При слове «напоследок» Барт сморщился, будто случайно раскусил целый лимон. Официант расставил еду, лёд, виски. Барт немедленно осушил один бокал, на закуски даже не посмотрел. Стало заметно, что он пьян: сказались напряжённый день и депрессивное настроение. Виски Барту не понравился, он поднялся и направился к бару, за коктейлем, который счёл весьма удачным.

Вернувшись через несколько минут, он остановился за спиной Лерана: тот держал в руках какой-то фотоснимок. В глазах не было должной резкости, и Барт наклонился. Нью-Прайс, дом Крониных. Снимал два года назад Леран фотоаппаратом Эриксона со стороны моря. Цвета благополучия, молодого здоровья… Перед домом стояли четверо: Ирвин, Мария, Леда и Барт. Барт улыбался в объектив счастливо и беззаботно. Он и сам не знал, что у него бывает такая красивая улыбка. Тогда никто из них и предположить не мог, что жизнь обернётся вот так… И Барт с Лераном останутся вдвоём. А снимок вместе с ними попадёт в провинциальный Мэн-Сити, о котором, кроме Эриксона, никто тогда и не знал ничего.

Барт хотел что-то сказать, но лимон остановился в горле, не давая дышать, он обошёл стол и молча сел. Леран оторвал взгляд от снимка, бережно спрятал его в нагрудный карман. И посмотрел на Барта.

По лицу Эриксона текли слёзы, которых он сам не замечал. Фотографии оказалось достаточно, чтобы прорвать напряжение, накопленное с ночи расстрела в Нью-Прайсе.

— Барт, что с тобой? — шёпотом спросил Леран.

— А что со мной? — хрипло переспросил Барт, ощутил на языке соль и понял.

Не в силах сдержаться, он обхватил голову руками, стиснул её, рыдания сотрясли его плечи. Леран быстро встал, достал свой платок, смочил его водой от растаявшего льда, окутал им шею и затылок Барта. Затем сел на стул рядом и положил руку на плечо Эриксона.

Минуты через три Эриксон успокоился. Снял с шеи платок, вытер лицо. Налил себе минеральной воды и сделал несколько мелких глотков.

— Спасибо, Леран. Мужчины иногда плачут. Даже такие бестолковые, как я. Если кто-то будет утверждать, что он никогда не плакал, не верь ему. Или он врёт, или он не человек.

— Добро на Земле слабо, неустойчиво и хрупко, как лёд, — сказал всё так же тихо Леран, — Человек слишком сложен. Чуть где-то не так, и он начинает ломаться. Надо учиться управлять собой.

— Можно и управлять, — согласился Барт. И добавил, — Если хочется. Мне так не хочется. Когда рядом уходят хорошие люди, такому дерьму как я, не стоит жить.

Леран чуть сжал его плечо.

— Барт, ты очень устал. Тебе на самом деле надо отдохнуть. Ни о каком возвращении и говорить не будем. Леда в безопасности, нам в Сент-Себастьяне делать нечего. Останемся на несколько дней, а для руководства придумаем что-нибудь.

— Верно. Послушай, Леран… Я простой, обычный парень, выходец из низов. Никогда не строил себе планов длиной в жизнь. Конечно, стремился к чему-то, старался получше делать дело. Но и авантюристом не был, хоть часто скатывался к необдуманной импровизации, под власть минутного импульса…

Несколько лет назад, в Нью-Прайсе, я обрёл семью, которой, думал, не будет уже никогда. Что же получилось? Остался ты. И Леда, безнадёжно травмированная. Что впереди? Ничего. Одна грязь. Чем больше живу, тем больше открывается кругом и внутри нечистот. Теперь вот чёрная секта. Не для благотворительности же она создана! А мы вынуждены пройти мимо, чтобы не получить в нос. Мы — слабее. Неужели мы слабее, Леран?

Леран немного подумал, снял руку с плеча Барта, соединил обе ладони.

— Нет, не слабее. Просто мы не знаем сами себя. Своей силы. Занимаемся чем угодно, но не собой…

— Когда узнаем себя, будет поздно. Всегда бывает поздно. Какой толк говорить о достижении устойчивости, если никого и ничего не вернуть?

Барт заказал проходившему официанту коньяк. И бутылкой. Официант обратил на них непонимающе вопросительный взгляд. Леран поднял ладонь, посмотрел ему в глаза, что-то прошептал. Официант кивнул и через пару секунд бутылка стояла на столе.

Барт тотчас провёл дегустацию, коснулся пальцем этикетки на бутылке.

— Неплохая вещь. Вот за это и идёт борьба? За хлеб с вином и развлечения? Кто больше себе позволит… Всеобщая война за место в пятизвёздочном ресторане. Никому не интересно, добрый ты или злой, были бы баксы в кармане. Ты заметил в офисе знак свастики?

Леран улыбнулся: Барт переключился с себя на мир внешний.

— Леран, ты для меня лучшая база данных. Я предпочитаю тебя даже библиотеке Конгресса. Отыщи в себе страничку про свастику. Коньяк замечательный, он будит во мне следователя. Должны мы Всё-таки с ними разобраться. Прежде, чем они разберутся с нами. И зачем я связался с телевидением? Мне бы детективом…

Леран ответил сразу:

— Применение знака свастики само по себе ещё не означает преступного содержания деятельности. Но оно позволяет судить о высоте поставленных целей.

— Высота целей не говорит об их возвышенности. Так?

— Так. Свастика, — один из древнейших символов, — Леран с удовлетворением посмотрел на просветлевшее лицо Эриксона. Коньяк действовал на него оживляюще, — Она, — порождение Востока. Правда, я считаю, Восток и Запад, — понятия свежие. Цивилизация начиналась с Востока, а так называемый Запад отпочковался, стал другим. Вот люди и тянутся к восточному, к истокам. И к символам, оставшимся от общей древности.

— Все мы из древности… Я так прямо запах в себе чую: обомшелый, гнилой… Отсюда и разбитость, старость духа.