Александр Тихорецкий - Три шага к вечности

Тарновский попытался разобраться в ощущениях, связать все неизвестные в едином спасительном объяснении, но тщетно, в голову ничего не приходило. Будто слепые щенки, мысли толкались, путались, в конце концов, запутавшись окончательно, вызвав ту самую, привычную уже вспышку раздражения.

– Ну что? Что там еще? – пробурчал он.

Оля опомнилась, и Тарновский почувствовал – момент упущен. Еще секунду, дыхание назад все было реально – двумя-тремя ничего не значащими вопросами усыпить бдительность, отвлечь, разговорить, вытянуть все, но… Возможность была потеряна, бездарно брошена в топку вспыльчивости.

– Костик звонил. Вас спрашивал. – Оля смотрела в сторону, всем своим видом выказывая безразличие.

– Костик? Зачем? Что хотел-то? – он постарался, чтобы голос звучал как можно мягче, – определенно, корни многозначительного Олиного молчания – в этой новости.

– Вас, – коротко ответила она, и Тарновский понял —ей известно что-то большее, что-то важное, и она сознательно не говорит об этом. Предпочтя беспечной искренности бремя лжи. Почему?

Если бы он знал тогда, чем все это обернется уже через несколько часов, то с чистым сердцем плюнул бы на этику и гордость, пустил бы в ход все обаяние, хитрость, красноречие, коварство, но вытащил, вытащил бы у нее тайну!

– Так он что, просто типа «как дела», или подъедет? – Тарновский скорее размышлял вслух, чем спрашивал. Он уже не надеялся ни устыдить, ни разговорить Олю, – инерция мысли тащила лабиринтами рассуждений. – А почему мне не позвонил напрямую? Да нет, вряд ли что-то серьезное, скорее, просто поболтать хочет. Скучно ему, как всегда.

– Это ваши дела.

Оля улыбнулась, встала, и Тарновский, будто впервые, увидел ее, молодую, уверенную в себе, красивую. Луч солнца упал на заколку в волосах, отразился, выплеснув на стену миниатюрную радугу.

– О себе рассказал что-нибудь? Где он? Что с ним? Как он? – с каждым словом, все больше и больше Оля закрывалась, укутывалась отрешенностью.

– Так, – подчеркнуто равнодушно протянула она, – веселый…

– Ясно, – подытожил Тарновский.

Ясно. Ничего, блин, не ясно! Внезапно он почувствовал себя неуверенно, будто ребенок, среди чужих и незнакомых людей. Оля повернулась, шагнула к двери, и Тарновский ощутил непреодолимое желание что-то сказать, оставить за собой хотя бы видимость доминирования.

– Пусть Володя заходит! – крикнул он вслед, понимая, как жалок, как беспомощен сейчас. Что? Молодость победила?

Визит Костика, или Константина Ордовского (как значилось у того в паспорте) по шкале сейсмологической активности приравнивался как минимум к стихийному бедствию, и никакие страховки и иммунитет не гарантировали принимающей стороне ментальной безопасности и душевного равновесия. Даже во времена относительно вегетарианские, на заре становления он выделялся тем нервным, магнетическим типом экспрессии, вызывающей у окружающих тревожность и неуверенность, вгоняющей в тоску и апатию. При этом оставляющей счастливого правообладателя трезвым и холодным, во всеоружии рациональности, убедительности и настойчивости. При всем внешней безалаберности и пофигизме всюду и всегда успевающим, всегда и ко всему готовым, – ни разу Тарновский не видел, чтобы Костик сдался, спасовал даже перед самыми каверзными, самыми непреодолимыми, казалось бы, трудностями. Создавалось ощущение, что он не нуждался ни во сне, ни в отдыхе; даже настигнутый однажды каким-то особенно забористым вирусом, от которого любой другой свалился бы напрочь и навсегда, все так же выходил на работу, уже с утра хрипел что-то в телефоны, назначал встречи, кого-то ожидал и куда-то торопился.

Он и сложением был под стать своему темпераменту – высокий, осанистый; широкие плечи, сильная шея. Впрочем, все великолепие скрадывалось небольшими бегающими глазками, словно по ошибке, посаженными по сторонам правильного скандинавского носа. Очевидно, коррелируя с той самой, обязательной порцией дихотомического черного, никак пока не проявленной и остававшейся неразъясненной; природа не могла не смазать перечисленные выше достоинства каким-нибудь изъяном.

Люди, прячущие взгляд, всегда вызывают настороженность, но Костик ни разу не был пойман за чем-нибудь неблаговидным и хоть сколько-нибудь предосудительным, ни разу невнятные опасения не облеклись неопровержимой фактурой фактов. Тарновский корил себя за излишнюю мнительность, корил, однако, так и не нашел сил перебороть, поэтому, когда Костик однажды объявил, что открывает собственное дело, вздохнул с облегчением. Испытав при этом что-то вроде жиденькой ностальгии и любопытства вперемежку с тревогой – что-то хранится там, на дне этих многосложных и многослойных глаз.

Костик не пропал, время от времени, не реже раза в квартал, наведывался, эксплуатируя ностальгию, выведывая новости, напропалую сплетничая, и вскоре загадка открылась. Как ни странно, не было там ничего сверхъестественного и оригинального, все ограничилось банальным и непритязательным авантюризмом, генерацией мелких, почти безобидных афер. Которые Костик всячески рекламировал и продвигал, с присущей ему экспрессивностью убеждая всех (в том числе и в первую очередь Тарновского) принять участие, гарантируя невероятные бонусы и преференции.

Поначалу Тарновский даже обрадовался, посчитав такой исход меньшим из зол, однако, от встречи к встрече предложения становились все более и более настойчивыми, рискованными, элемент безобидности понемногу испарялся, отдавая душком криминала, разверзая бездны и пропасти; каждый следующий визит Тарновский ждал с обреченностью, с мрачным и бессильным нетерпением, будто жертва – палача.

Разговаривая со своим замом Володей, невысоким, немногословным мужчиной лет 50-ти, со смуглым невыразительным лицом и арбузным животиком, Тарновский мучительно пытался определить источник неожиданной тревоги. Ложь Оли? Да, но не только. Очередной хипес Костика? Наверно, даже наверняка, но и это еще не все. Так что ж тогда? Откуда, чего ждать?

Догадки множились, роились, выстраиваясь самыми невероятными комбинациями, поднимая волны тяжелого раздражения. Нет, надо быстрее уезжать отсюда. Только дорога, только скорость смогут помочь, сгладить, отвлечь. А пока – отключиться, отрешиться, нырнуть за ширму машинальности, отстраненности. Купируя вспышки отчаяния и – да! да! представьте себе! – страха! неопознанного, безосновательного и потому тем более позорного, унизительного! – подгоняя буксующее, будто уснувшее время. Вот сейчас, сейчас он подпишет документы, отдаст распоряжения, разберет почту, и все! все! Будут, будут потом еще брызги согласований, утрясаний, просьб, но это – уже ошметки, уже ерунда, мелочи, главное – продержаться, преодолеть эту дистанцию, вот это «прямо сейчас и здесь»! отрезок пути по пересеченной, простреливаемой насквозь местности!