Александр Тихорецкий - Три шага к вечности

Тарновский мысленно чертыхнулся, сжал виски – нет, нет, конечно! глупо было бы даже надеяться! Любовь к абстракциям, пусть даже самая сильная, пусть даже к самым красивым – несовместима с издержками. С бухгалтерией, со всеми этими кассовыми ордерами, чеками, биржами, индексами и курсами. Опять же – колпак, слежка, – нет, на этот раз все серьезно, по-взрослому, так что не тешься иллюзиями, «простись с надеждой». В сиреневом мареве проплыла папочка с параферналиями, зашелестела страничками – да, да, наверняка и дело завели уже, оформили, как говорится, чин по чину – родился-учился, дебет-кредит, задание на командировку. Так что? – все? Разоблачение? Финал? Ну и ладно, ну и что ж – рано или поздно, шило в мешке, сколько веревочке не виться. Ладно то ладно, только что ж неуютно так? неспокойно? Что гложет, гнетет? Что там, за изнанкой псевдодиссидентства? Все как обычно? как обычно бывает в таких случаях? – неожиданно? страшно? неверие-неуверенность-неизвестность? Да, да, все так, и он – не исключение, как и все – слаб, подвержен, зависим, и все именно так обычно и бывает, и все так и работает, но что-то еще впилось, вцепилось, царапает, грызет. Что? Засуетился, задвигался внутренний сканер, распознавая, отбраковывая, диагностируя – ну, конечно, она, совесть! Серега! – в очередной раз обманул, слицемерил – зачем? Клялся зачем-то. Теория больших чисел? Война все спишет? Осадок поднялся, вспенился злостью, отторжением. А сам он? сам Серега? А так ли прост? Так ли не в теме? не при делах? Незаинтересован? Неангажирован? Искренен?

Серега? Искренен? Вопрос застал врасплох; поплыли в ретроспективе умные темные глаза, голос, улыбка. Нет! Не может быть! Но как тогда объяснить то, что канадцы, зеленые, неискушенные, младенцы по сравнению с ним, с первого взгляда увидели то, что он ухитрялся не замечать столько лет? И зачем он выболтал им все? Серега, не признававший никакого начальства, не склонявший головы ни перед кем и ни перед чем! Как объяснить депрессию, страх, слезы на глазах? Талантливая пантомима? Гримасы ресентимента? Или, все-таки, совесть? И это непонятное собственное раздражение – уж не реакция ли на фальшь?

Тарновский тряхнул головой. Совсем с ума сошел! Что, вот так запросто записать друга в предатели? Только из-за того, что сам по уши в дерьме? Кстати, о дерьме; он бросил взгляд на часы, торопливо скомкал обрывки мыслей. Обо всем можно подумать и в дороге, а теперь – последняя «лягушка». Самое неприятное, камнем висящее на душе с самого утра.

Так, собраться, прокашляться; знакомый номер, сиплый тон гудка.

– Здорово, Николя, – сказал он в трубку.

– Здорово, бродяга, – сочный, жизнерадостный баритон заполнил эфир без остатка. – Али случилось что? Иначе, услышал бы я тебя.

– Грустно мне, Коля, – пожаловался Тарновский, что означало: «У меня неприятности, о которых говорить по телефону нельзя».

Шифр был, конечно, детский, и понять его мог любой, но что с того? Всегда можно сослаться на буйную фантазию подслушивающего; к тому же, вдруг Тарновскому и действительно стало грустно, и именно это он имеет в виду, разговаривая со своим другом, офицером КГБ?

Ничто не изменилось в сочном баритоне, не дрогнула ни одна струнка.

– А ты уверен? – пророкотал он. – Комиксы полистай, прекрасное средство от меланхолии. Я тут недавно листал один, как раз про твоих любимых клоунов, чуть не обхохотался. «Что, опять гаишники права отобрали?»

– Да нет, Коля, – возразил Тарновский, – мои клоуны злые, потому что голодные. Это не смешно. «Нет, дружище, все гораздо хуже».

– Злые, голодные клоуны? – баритон недоумевающе завибрировал. – Их что, не кормят? Это что же за цирк такой?

– Такой вот цирк, Коля, – Тарновский притворно вздохнул, – цирк есть, а денег нет.

– Злые, голодные, безденежные клоуны? – баритон бархатисто рассмеялся. – Разве такое бывает? Так, может, это не клоуны совсем?

– Клоуны, Коля, клоуны, – заверил его Тарновский, – но специальные такие, чтоб людей пугать хороших.

– Страхи ты мне какие-то рассказываешь, – баритон ненадолго замолчал. – Вот что, ты набери меня вечерком, попробую развеселить тебя как-нибудь. Водку то пьешь, мальчик?

– Ой, пью, дядя Коля.

– Ну, вот и ладненько, – баритон удовлетворенно хмыкнул. – Значит, сегодня. Вечером. Жду.

Тарновский откинулся в кресле. После утренней суеты, после известий о предстоящем визите Костика и разговора с Дзюбой утренний звонок следователя ДФР (Департамента финансовых расследований) почти забылся, затерялся в сутолоке новоявленных тревог, и, если бы не цепкая память, так и сгинул бы в будничном водовороте. Впрочем, кажется, хотя бы эту проблему можно исключить из списка экстренных. Не было ни малейших сомнений в том, что Коля отлично понял его, и к вечеру уже будет располагать исчерпывающей информацией – полковники КГБ знают волшебное слово. А может случиться так, что ничего больше и не понадобится – волшебного слова будет достаточно, и проблема рассосется сама собой, – тоже вполне вероятный исход. А, если нет, – вдвоем они наверняка что-нибудь придумают. Хорошо иметь в друзьях полковника КГБ…

Конечно, паскудно вот так, ничтоже сумняшеся, как снег на голову: а вот у меня проблемка свежая – не посмотрите. При том, что в Городе человек уже несколько месяцев, а ты так и не нашел времени заехать, перекинуться парой слов. Ограничился дежурным звонком, промямлил в трубку что-то абстрактно-дежурное, и все на этом. Будто бы и не было юности, дружбы, разлук, свадеб, смертей, побед, поражений, десяти последних лет. Потом, правда, пересеклись все-таки в мартовском оттепельном парке, побродили по аллеям. Покормили голубей, обменялись анекдотами. Выпили по рюмке в каком-то незнакомом и чужом баре, также буднично разъехались. Каждый при своих, никто ни в чем не виноват. И что это было, сухой остаток? Перемирие или рекогносцировка? Стали взрослее, умнее? Хитрее? Мудрее?

Две жизни, две правды легли на чаши весов, оплывает золотом свечка, – Господи, Тарновский! столько лет прошло, а был ли мальчик! Может, выдумалось все, пригрезилось? Сложилось из конспирологического обыденного хлама? Хотя. Даже если и не придумалось – стандартная ведь история: пубертатный максимализм, инверсия в антагонизм-дружбу, симбиоз с элементами войны и предательства – чего убиваться, комплексовать. Живут же, здравствуют тысячи и тысячи, миллионы с таким диагнозом, до ста лет доживают, дружба вообще – изнанка и канва измены, полигон для внутривидовой борьбы. С недопуском посторонних и взаимо-охранением от внешних угроз. Вот и сейчас Колька даже и пальцы гнуть не стал, даже для проформы. Хотя и мог, конечно; в таких случаях – сам Бог велел.

Так что, игра продолжается? Новый уровень? Что, вообще, происходит на белом свете?..