Александр Тихорецкий - Три шага к вечности

И вот уже сверзаются покровы с истины, и уху Тарновского доверяется высокий замысел. Сначала Костик получает от Гены (как – это его проблемы) разрешение на владение пакетом акций (Тарновский закрывает на это глаза), потом легально вступает в права собственности (это тоже должно остаться якобы незамеченным), а затем торжественно передает его обратно Тарновскому.

– Мамой клянусь, Саша! – в возбуждении кричал новоявленный Талейран. – Так и будет!

Ну, а если элемент недоверия у Тарновского все же сохраняется, надо посоветоваться с юристами, пусть оставят лазейку на этот случай. И, если Костик захочет Тарновского обмануть, пусть сам же первый и пострадает.

– Забей туда такие штрафные санкции, чтобы внуки мои их выплачивали! – горячился он. – Пусть мне будет хуже!

Но этого не будет, ей-богу, не будет! Этого не может быть просто по определению! Ведь, он, Костик, не такой человек, это любой в Городе и не только подтвердить может!

И вот, посрамленный и уничтоженный Гена навсегда усыхает в своей вонючей Канаде, а они, Тарновский и Костик, все в конфетти и шоколаде, величественно смотрят вдаль со своего пьедестала. Зло наказано, добро торжествует и пьет шампанское. Из хрустального бокала.

Тарновский слушал вполуха, зафиксировав на лице маску внимания, стараясь не пропустить в потоке стандартного трепа какой-нибудь подвох. Нет, ничего нового, обидно даже – все из арсенала двадцатилетней давности!

Звенящая невесомость тишины уколола, позвала, он вернулся в реальность. Костик и Широв молчали, видимо, ожидая его ответа; оба смотрели напряженно, выжидающе. Ваш выход, господин Тарновский.

Он потянулся, как ото сна, протер глаза. Что ж, и в самом деле, пора заканчивать.

– Все это хорошо, ребята, но я хочу знать, какой ваш здесь интерес?

Костик и Широв переглянулись, в глазах у обоих – тень торжества.

– Это же очевидно, Саша, – затараторил Костик, – мы же созданы работать вместе…

Дальше они объединяются, создают холдинг или еще что-нибудь в этом роде (название можно придумать, не теряя прежнего, которое – на слуху), Тарновский, конечно же – генеральный директор, Костик – его зам. Бухгалтерия, банк, все службы, склады, право подписи, печати – все остается у него, Тарновского. Естественно, собственность Костика падает в общий котел, а он сам благородно отходит в сторону. Но, теперь уже будет логичным и оправданным его вхождение в число акционеров, ну скажем, из расчета процентов так… – шевеление губами, глаза в потолок – …ну, скажем, двадцати пяти (мимолетный изучающий взгляд – будто невзначай), – и это будет справедливо – ведь, именно его, Костика, усилиями и был спасен «МегаЛинк». Кроме того, не стоит забывать и о его активах, внесенных в уставный фонд, это – как-никак, тоже немало.

И все – они создают могучее предприятие, можно сказать, гиганта, колосса, который в крайне непродолжительный срок подомнет и вытеснит с рынка всех конкурентов, развернется, разрастется до республиканского масштаба. Они…

Тарновский посмотрел на часы, демонстративно зевнул

– Я все понял, Костя. Я говорю – нет.

Костик осекся, замолчал, потребовалось несколько секунд, чтобы справиться с ударом.

– А что, Саша, тебя не устраивает? – пафос исчез, он говорил открыто, смело. – Моя доля? Ну, так давай это обсудим. Или, может, тебе, все-таки, стремно? Так, пожалуйста – страхуйся, как хочешь! Что тебя волнует?

Тарновский откинулся в кресле, скрестил руки на груди. Наступала развязка, и он хотел не пропустить ничего.

– Я уже говорил, Костя – я не торгуюсь.

На лице Костика боролись упрямство и досада. Он уже понимал, что дело не выгорело, но цеплялся за шансы.

– Мы не торопим тебя, – он попытался говорить спокойно, равнодушно, – обдумай все, встретимся позже…

.Тарновский покачал головой.

– Я уже подумал, Костя. Не будет никакого позже.

Лицо Костика переменилось, отяжелело.

– Если бы ты знал, Саша, как мне не хочется делать те гадости, о которых я тебе не рассказал.

Тарновский улыбнулся.

– Так и не делай.

– Придется, Саша. – Костик с силой провел рукой по лицу. – Не хотелось, но теперь придется, ты не оставил мне выбора. – он произносил слова глухо, отрывисто, будто задыхаясь. – Ты знай об этом. Сейчас, здесь мы разговариваем, как друзья, и процентов пока – всего двадцать пять, а там, глядишь, все и поменяться может…

– И не в лучшую сторону, – неожиданно договорил сквозь зубы Широв.

– О, тезка! – засмеялся Тарновский. – А я думал, ты уснул. Сидишь, молчишь всю дорогу. – он привстал в кресле. – Господа, если у вас все, я хотел бы…

Костик поднялся, вслед за ним тенью встал Широв. Они замешкались в проходе, оба коренастые, сильные, и снова Тарновский почувствовал себя старым и беззащитным, безнадежно отставшим, одиноким. Судорожная попытка что-то остановить, вернуть, наверстать заставила вскинуть руку, окликнуть.

– Один вопрос, Костя, всего один, – он вглядывался в бегающие, неуловимые на рыхлом лице глаза. – Кто позвонил первым? Гена? Или ты? Только честно, для меня это важно.

– Гена, – ответил Костик, и они в первый раз за сегодня встретились взглядами.

Тарновский выезжал со двора со смешанным чувством обиды, гадливости, гнева, раздражения. Сгорая от желания стать под душ, отмыться, оттереться; мысли метались, безумели, сбивались на месть. Воспаленно сладкий, липкий, жарко-пьяный морок обволакивал, манил – он отбивался как мог, выпрастывался, будто из болота, снова и снова проваливаясь, наслаждаясь, задыхаясь, утопая в пароксизме горячечного жадного исступления. Месть! Инстинкт правоты, критерий справедливости – она нужна, обязательна, как хлеб, как вода и воздух, и она будет, будет, ее никто не отменял. Будет такая, что мертвые перевернутся в гробах, а живые им позавидуют, но все это – позже. Позже, потом, а сейчас нужно другое – хитрость, выдержка, самообладание; нужно переждать, пережить, переболеть. Так себе, конечно, рецепт – против подлости и коварства, особенно учитывая фактор внезапности и численное превосходство агрессоров, но – слава Богу! – есть, присутствует в этой их сволочной гегемонии одно слабое звено. Звенышко; можно сказать, паршивая овца и троянский конь, – и вот это-то все и обнадеживает, и спасает. Априори и безоговорочно. Ну да, она самая – жадность. Старая добрая, вторая по счету в известном списке. И, как известно – лучшая подруга глупости, косвенно отмеченной в том же источнике пунктом первым, – так что, проколются эти ребята, где-нибудь да проколются. Обязательно, всенепременно; и вот тут-то и нужно оказаться рядом и быть во всеоружии. Правоты и силы, с лицензией – простите, так уж заведено, нравы-традиции – на беспредел. И он окажется, и он будет, будет, чего бы ему это не стоило. И вот тогда посмотрим – кто «у чьих ботфорт», похихикает последним.