Алексей Поляков - Каменный муравейник. Оптимистическая антиутопия

– А не искупаться ли нам? – спросил Сергей, развалившись на мягкой земле.

– Пожалуй, можно, – поддержала его Ольга. – Вода совсем теплая.

– И все же – сначала лучше развести костер, заодно и обсохнем немного после этой бури.

Наломав высохших сосновых сучьев, они очистили небольшой клочок земли от растительности и верхнего слоя дерна. Сергей привычными уже движениями добыл огонь трением при помощи натянутой тетивы лука и палочки твердого дерева, кинул на начавшую дымиться дощечку горсть успевшего высохнуть лишайника и принялся раздувать трут. Вскоре среди болота горел большой и яркий костер. Тонкие веточки прогорали быстро, но на согрев после купания должно было хватить.

Они разделись, бросили вещи у огня и, весело вопя, побежали к озеру. Земля, вначале мягко подпружинивавшая, с каждым их прыжком по направлению к воде раскачивалась все сильнее и, наконец, превратилась в тонкую подушку плавающего по поверхности сфагнума, которая в один миг обрушилась под ногами и отпустила их в темную воду озерца. Здесь было неглубоко – не больше, чем по грудь, а дно, вместо ожидаемого вязкого ила, встретило их надежным переплетением корней и другой растительности: они стали прыгать на нем, как на батуте. Всего нескольких секунд им хватило, чтобы освежиться: вода была хоть и не ледяной, но все же достаточно холодной. Первой сдалась Ольга: найдя в себе силы окунуться с головой, она тут же вылетела из воды, словно поплавок, слегка уперлась ладонями в ходящий уже ходуном болотный берег и в пару прыжков оказалась у костра. Мгновением позже ее примеру последовал Сергей.

Их тела покрылись мурашками, а зубы начинали выводить легкую дробь.

– С-скажи, а у п-первоббытных людей б-были п-полотенца? – Ольга скорее изображала крайнюю степень замерзания, чем замерзла на самом деле.

– Н-нет, н-не б-было, – подыграл ей Сергей.

А г-греться к-как б-будем?

– А вот так!

Сергей резко притянул ее к себе. Ставшие за последнее время сильными и жилистыми руки обхватили ее плечи и бедра. Их губы соединились в поцелуе. Они повалились на высокий мох, катались по земле и упивались друг другом. Над влюбленными слегка колыхались кроны нескольких прямых, как стрелы, сосен, а тонкие обугленные ветви догоревшего костра уже почти превратились в светло-серую золу, оставив на память о себе лишь несколько мерцающих угольков.

– Сережа, посмотри на себя! Ты весь синий! – со смесью нежности и иронии заметила Ольга, с трудом сдерживая смех.

– Да я вроде согрелся.

– Я не о том. Мы с тобой только что катались по ягодам. И передавили кучу последней черники!

– Вот блин! И ты тоже синяя! И здесь, и здесь. Повернись… А спина – так вообще вся!

– Нет, отмываться не полезу – само сойдет.

Не вставая с места, они отправили друг другу в рот несколько внушительных горстей переспелых ягод, прежде чем одеться и двинуться дальше.

Сергей шел впереди, прокладывая дорогу среди невысокого, но труднопроходимого кустарника. Внезапно он замедлил движение, затем застыл на месте и стал медленно оборачиваться к Ольге, поднося палец к губам и одновременно едва заметно пригибаясь. Ольга пригнулась следом, а затем увидела торчащие из переплетения карликовых березок две пары заячьих ушей. Сергей натягивал лук.

Тетива хлопнула, резко распрямившееся дерево отдало в руку и, спустя долю секунды, стало понятно, что стрела нашла цель. Второй заяц бросился выделывать петли по тундре. Пальцы охотника вновь легли на тетиву, но вместо выстрела Сергей опустил лук и громко хлопнул в ладоши, словно давая зайцу понять: «убегай, счастливчик, не трону!»

– Ты пожалел второго? – спросила Ольга, вылезая из кустарника и держа за уши добычу.

Хотя это был далеко не первый их трофей, небольшая слезинка все же скатилась по ее щеке.

– Дело не в том, что «пожалел». Никогда не бери у природы больше, чем необходимо – и она даст тебе все, что нужно. Второго бы мы не съели. Вот зимой – другое дело: можно заготовить мясо впрок, – подумав, он добавил: – Ну и жалко, конечно, тоже.

– Прекрасное правило. Интересно, было оно у первых охотников? Или они просто добывали все, что могли, но этого едва хватало, чтобы прокормиться?

– Было, разумеется. И в чем-то наши предки были гораздо мудрее нас.

– В чем же, например?

– Знаешь, насколько сложные ритуалы проводили уже неандертальцы после того, как им удавалось добыть зверя? Ну, за исключением совсем уж мелкой и массовой дичи. Взять хотя бы культ пещерного медведя.

– Это делалось, чтобы умилостивить дух убитого животного и попросить у него удачи на будущей охоте? Вроде нас учили как-то так.

– Думаю, не совсем. Представь себе: допустим, ты тратишь день на то, чтобы добыть медведя, который будет неделю кормить племя. А всю следующую неделю следуют пляски с бубнами, сооружение алтаря из медвежьих костей и черепов и много такого, о чем мы наверняка не знаем. Лучшие художники своего времени по совместительству были охотниками, но вместо того, чтобы трудиться на благо племени, они, лежа в жидкой глине, расписывали сценами охоты какой-нибудь гротик с непроходимым входом и потолком в метр высотой. При таких условиях убийство зверя без необходимости, просто ради забавы или удовлетворения охотничьего инстинкта наши предки не могли себе позволить. Мясо испортится, а нового не будет, потому что вместо охоты они обязаны петь, плясать и всячески поминать душу невинно убитого мишки.

– И их кто-то обязывал проводить все эти обряды?

– Конечно. Жрецы и шаманы. Их не только уважали, но и боялись – видимо, потому что они и вправду кое-что могли. А шаманы больше принадлежали природе, чем племени.

– Почему ты так считаешь?

– Они нарочно загоняли себя в такое состояние, при котором не собственный разум, а окружающий мир управляет человеком и его действиями. Шаман в состоянии транса – неважно, покушал он мухоморов или загипнотизировал себя ударами в бубен – существо беспомощное. Его действиями и словами во время камлания управляют не собственные мысли и представления об окружающем мире, а череда случайностей. И только языком этих случайностей с людьми может говорить планета, природа, высший разум, Бог – от смены терминологии суть не меняется. Не будь шаманов – человечество встало бы на прямолинейный путь собственной сиюминутной выгоды несколькими тысячелетиями раньше. И, возможно, миру уже наступил бы конец.

– А сейчас?

– А сейчас есть ученые, чтобы предупредить людей об опасности. Поэты и музыканты, чтобы сделать их добрее. Учителя и историки, чтобы каждое новое поколение не наступало вновь на одни и те же грабли. Но их слушают все меньше. Знаешь, почему древнейшие из культур, о которых нам хоть что-то известно, относили «золотой век» человечества не к будущему, а к далекому прошлому? Хотя тогда и звери людей на охоте убивали чаще, и пустячные по теперешним меркам раны и болезни считались неизлечимыми, да и нищета была нормальным состоянием каждого человека.