Лихобор - Проект «ХРОНО». Право выбора

Кожевников сидел, приоткрыв рот, тупо смотря в одну точку, бледный, с испариной на лбу. Ничего не ответив на вопрос старого коллеги, он взял трясущейся рукой почти остывший стакан чая. Но дрожь была так сильна, что он расплескал часть напитка и вновь поставил стакан на стол.

– Так получается тупилак… Шаман виртуозно сшил создание, вставив в него часть самки тюленя с половым органом, туда он и… Создатель монстра должен оплодотворить его… Мерзкое зрелище под аккомпанемент протяжных заклинаний продолжалось недолго. Кончал Кэргын бурно и долго рыча по-звериному. Потом он, наконец, замолчал и обессиленно рухнул бесформенной кучей посреди жилища. Мы находились в глубоком шоке и не могли поверить в увиденное. Встать и даже пошевелиться мы так же не имели ни каких сил. Куча на полу зашевелилась. Кэргын поднялся и тяжело дыша сел. В этот момент произошло то, что мучило меня во снах долгие годы! Тупилак вдруг дернулся пару раз и, перекатившись на бок, медленно поднялся опираясь на оленьи ноги. Повернул к своему создателю уродливую тюленью голову и, открыв зубастую пасть, издал рев, полный какой-то совершенно невероятной тоски. В нем слились звуки, передать словами которые, я к вашему счастью, не могу…

Тут, как-то сразу, наваждение бессилия и немощи с нас спало, и все пятеро просто рванули из чума. Я даже не помню, как оказался в снегу на четвереньках, будто по воздуху вылетел. Выворачивало наизнанку меня долго, уже и ничем было, а все встать не мог. Да и всех нас, включая Александра Васильевича полоскало. Главного скептика нашего, Клима Рузаева, так и вовсе пронесло верхом и низом еще в чуме. Никто и не пытался пошутить потом, мол «засранец и зассанец», пытались даже не вспоминать. Он потом, как очухался немного, сам свое ружье шаману к чуму принес, на порог положил, войти побоялся и бегом к нам в лагерь.

– А потом что?! Что с этим тупилаком стало? – спросил ошеломленный услышанным Кожевников.

– А что… тупилака по обряду нужно было в море скинуть, тогда только он в полную силу входит и начинает убивать врагов создателя. Веришь, никто из нас не захотел посмотреть, как шаман своего монстра в море потащил. На следующий день мы все напились до положения риз. Но после пьяного бесчувствия, чуть проспавшись, не могли уснуть по ночам. То один, то другой, бились в истерике от кошмаров. Клим в горячке слег, так потом и не оправился толком, умер через две недели. А мы еще два месяца там простояли лагерем. Барченко настоял. Не знаю, что он уж там Кэргыну наговорил. Но старик эти два месяца учил нашего человека всем заклинаниям нужным, чтобы тупилака поднять. Ты, наверное, уже догадался, кто это был… Память у меня отличная, да и их наречие я понимал уже хорошо в ту пору. Через четыре месяца я в Москву вернулся. А там сам уже знаешь, закрутились жернова, чуть не пережевали меня как Барченко, Бория и других.

– А… а с шаманом что стало? – дрожащим голосом спросил генерал.

– С шаманом? А что с ним должно было случиться? Перед отъездом, зашли мы с Барченко попрощаться, и я этому старому говнюку голову из нагана прострелил. Мозги пораскидал по всему чуму. Знаешь, Николай, это, наверное, единственный раз, когда я убил человека и почувствовал наслаждение от сделанного!

Они шли молча, Маша крепко прижалась огненным, как казалось Кудашеву, боком к его бедру, держала его за руку. К выходу из парка он уже успокоился и даже сам недоумевал, что так резко и неадекватно, отреагировал на знакомую музыку. Диким казалось, что ее играет оркестр в беседке с красными флагами и транспарантом, призывающим строить коммунизм.

– Извини, милая, напугал я тебя сильно, – тихо сказал, почти прошептал Юрий, – вот так бывает… вдруг ни с того, ни с сего, накрывает. Ты… если тяжело со мной, с таким, оставь меня, не обижусь, пойму.

– Дурак! – только ответила девушка, не поднимая головы и еще плотнее прижимаясь к пилоту.

Со слов Лопатиной, до общежития где, их ждал ужин и предстояло переночевать, было недалеко, минут пятнадцать неторопливым шагом. Центральные улицы незаметно сменились менее широкими, безликие похожие друг на друга пятиэтажки соседствовали с более старыми трехэтажными домами, явно знававшими лучшие времена, с массивными стенами и полу обвалившейся со стен лепниной. Солнце уже терялось за крышами, опускаясь все ниже к горизонту. Когда они свернули в один из проходных дворов обострившиеся чувства Кудашева дали сигнал тревоги на пару секунд раньше, чем Маша резко сбавила шаг и инстинктивно сжала ему предплечье, всматриваясь в сгустившуюся после входа в подворотню тень у стены.

– Давай… давай, другой дорогой пойдем, тут можно еще одной улицей…, – ее голос предательски дрожал.

У дальней стены, проходного двора, уже плохо видные в наступающих сумерках, сидели на корточках и курили несколько человек. Еще один, в паре шагов от них, повернувшись спиной, справлял нужду на раскидистый куст сирени в палисаднике. По реакции девушки, Юрий понял, что эту компанию она знает и знает далеко не с лучшей стороны. Их заминка не осталась незамеченной и один из сидевших, резко вскочил и ловко запустил в их сторону щелчком окурок, вспыхнувший красным огоньком.

– Ой! И хто это у нас тут идет? – голос говорившего, был донельзя неприятный, с каким-то непередаваемо мерзким акцентом, явно ненатуральным, а нарочито наигранным.

Маша отпрянула, прижавшись к Кудашеву. Он почувствовал, как девушку бьет дрожь. Она слабо упиралась, но он взял ее под руку и молча, не обращая внимания на подозрительную компанию, сделал несколько шагов в сторону выхода из двора. Но путь им преградили двое мужчин, тот кинувший окурок, сутулый, среднего роста, жилистый, смуглый с острым носом и бегающими глазами, стриженый коротко и коряво. Второй, рослый, скорее грузный, чем здоровый с туповатым лицом полудебила с перебитым носом и слюняво осклабившийся в ожидании потехи. Еще двое, плохо видные в тени стены дома, по-прежнему сидели на корточках, то и дело красными огоньками вспыхивали при затяжках папиросы.

От всей компании, явственно тянуло угрозой. Самой откровенной, животной. Наконец, не торопясь, нисколько не стесняясь невольных зрителей, завершил отправление естественных потребностей, обильно полив сирень, рослый мужчина. Он повернулся, и сразу стало ясно, кто тут шакалы, а кто – тигр. Те двое, отступили на полшага. Подошел парень. Крепкий, коренастый, в надвинутой на глаза кепке, так, что лицо было не разобрать. Только блеснули глаза и сверкнули во рту пара золотых зубов, когда он смачно сплюнул в сторону.

Одет он был, в отличии от своих приятелей, с претензией на некий вкус. В отглаженных брюках, в расстегнутом светло-сером пиджаке, на воротник которого был выпушен белый ворот рубахи, расстегнутой до середины груди, на которой блестела желтым, золотая цепочка.