Ноэми Норд - Алгоритм страха. Пятый день. Перезагрузка. Ангельский туннель

Свидетели с улицы давно разбежались. Лишь в паре-тройке окон мелькнули тени, кто-то пытался сквозь копоть разглядеть: что за шум?

– Никто ничего не видел, – сказала Лулу. – А если видел – будет молчать.

– Тащи гада вниз! – Лили покатила тяжелый шар по темной стороне улицы.

Так мы его и доставили в наше секретное гнездо.

Пластирон скатился с высоких ступеней в подвал.

– Сейчас мы с ним разберемся, – сказала Лулу, снимая со стены электропилу.

– Можно, я сначала его помучаю? – спросила Лили, тыча индикатором в позвонки. – Где-то здесь находится нервный узел, тот самый, сохраненный для пыток.

– Не для пыток, а для обучения, – уточнила Лулу.

В этот день мы перевыполнили план по запчастям.

Двойняшки разобрали пленника до последнего чипа.

– Жаль, что его электрошокер не запускается без туловища, – сказала Лулу.

– Зато генератор – последней модификации! Ты только посмотри! – обрадовалась Лили.

– Жаль, что без доступа в сеть не обойтись. Придется его заморозить до лучших времен.

Мне показалось, что пластирон смотрит на меня, как человек перед смертью. Похоже, кроме восприятия, у пластиронов есть и сознание.

– Что-то в них оставляют, чтобы сделать послушными?

Лили включила пилу:

– Ненависть к людям – вот что в них оставляют.

– В городе нет знакомых Малыша, – отчиталась я перед Кеклусом, – Во всяком случае мы никого из его прошлого не встретили.

– Это плохо.

– Почему?

– Придется ждать беды неизвестно откуда.

Старик огорчился, помрачнел. Ему что-то было известно из того, что нам пока знать не дано.

Сгорбленная старуха положила на мое плечо почерневшую ладонь и прошептала:

– В полдень. На площади Отступников ты получишь весточку от отца.

– Кто ты? – я обернулась на голос, но посланница унеслась далеко вперед.

Я долго смотрела ей вслед. Она летела на роликах над выщербленным асфальтом, и черная мантия на рукавах раздувалась, как вороньи крылья.

Отец…

Он улыбнулся на прощание, взмахнул рукой, надвинул капюшон на глаза и шагнул в непроглядный туман.

– Не уходи! – я с криком бросилась следом.

Мать, подхватила меня на руки и утащила обратно в руины.

– Почему он ушел?

– Так надо. Будем ждать.

– Тетушка Эли сказала, что город – вход в ад.

– Не слушай никого. Главные врата в ад – человеческая глупость.

– Отец обещал принести мне подарок.

– Он ушел не за подарком.

Тайны взрослых убивают души детей.

Отец не вернулся ни завтра, ни послезавтра. Пропал навсегда.

Мама с тех пор замолчала, постарела, высохла.

Не хотела жить. Целый день смотрела, как на закопченном потолке пляшет тень от парафиновой свечи.

Я кормила ее из чайной ложки.

– Ну, еще ложечку! Пожалуйста! Проглоти. Не умирай.

– Я не умру.

– Эли сказала, что умрешь, если не будешь есть.

Мама погладила меня по голове прозрачной рукой и шепнула:

– Ты хорошая девочка. Красавица, умница. Папа тебя любил больше, чем меня.

– Неправда, он тебя любил больше жизни!

– Обещай никогда не уходить в город.

– Я могла бы найти отца.

– Жди. Если не сообщили о смерти, значит вернется.

Как долго мы его ждали!

Десять лет!

И вот, наконец, первая весточка о нем.

Без трех минут полдень. Место встречи.

Будний день, мало прохожих. Практически никого. Пустота.

Казни состоялись в прошлую пятницу. Страдальцы на крестах уже окоченели. Тела высохли под солнцем, не успев разложиться.

К ним не разрешают прикасаться, пока ветер сам не скинет иссохшие члены с крестов.

Останки отступников лишены права на захоронение по обряду. Они прокляты и преданы общественному поруганию. Каждый прохожий обязан выразить презрение трупу, швырнув в него камень.

Стражи бдительно следят за тем, кто не наклонится за булыжником.

Таких упрямцев, как правило, вскоре находят здесь же на свежих кольях, и родичи, пришедшие проститься, обязаны плюнуть на униженное страданием тело.

Раздался шум, мальчишеский смех.

Компания пацанов с затычками в ушах пронеслись на скейтбордах.

Они с пронзительным гиканьем принялись выписывать восьмерки между постаментами с распятиями. На лету плевались, заглядывая в мертвые лица.

– Гляди! Гляди! – закричал пацан в полосатой бандане, тыча пальцем в свежий труп, насаженный на кол. – Это наша соседка.

Чугунная арматура проползла вдоль позвоночника молодой стройной девушки, прорвав кожу над лопаткой. Голова свесилась на грудь, ветер лениво покачивал обвисшие пряди, засохшие, как кисти маляра, окунутые в бурую краску.

– Ее казнили шесть дней назад. Знатное было зрелище! Весь район пришел на это посмотреть.

– Вот, зараза!

Парень нагнулся поднять булыжник.

– Сдохла! – юнец кинул в голову казненной камень.

– Так и надо!

– Жаль, что быстро умерла.

– Если бы я мог, оживил бы и снова казнил. А потом еще раз! И еще!

– Я бы тоже, – поддакнул малыш.

– А в чем ее прегрешение? – рядом, притормозил еще один мальчик.

– Шлюха убежала от мужа с астрономом, вон с тем, – парень показал на тело, насаженное на кол с другой стороны площади.

Казнь не завершилась. Тело подергивалось на пронзившей его арматуре.

– Он еще дышит.

– Это хорошо, пусть дольше помучается.

– А зачем ему надо дольше мучиться? – спросил малыш.

– Это надо нам, а не им.

– Эх, жаль, что блудница умерла раньше вора! Видел бы ты, как они тянули друг к другу руки и вопили: «Прости меня!», «Нет, ты прости!», «Любимая!», «Любимый!»

– Жаль что с них кожу не сняли.

– Кожу? Ишь, чего захотел! Кожу снимают не за секс, а за политику.

– «Измена мужу – и есть политика», – так сказал вещатель.

Старший мальчик снова бросил камень:

– И ты брось, – потребовал он у малыша.

– Почему ты думаешь, что живым на кресте хуже, чем мертвым в аду?

– Сам знаю, что ничего плохого на том свете нет. Посмотри: черепа ржут над нами. Видишь – зубы скалят, радуются, что у нас, дураков, смертные муки еще впереди.

– Они страшные. Я боюсь, – захныкал малыш.

– Будь проклят, вор! – в сторону мученика полетел увесистый булыжник. Но мученик не шевельнулся.

Второй пацан поднял камень.

– Иди в ад!

Раздался гулкий шлепок, из расколотого лба вытек мозг. Надсадные стоны поперхнулись утробной икотой, и вор, задергав членами, затих.

– Убил! Что же ты наделал! Он мог бы мучиться еще три дня! Ты тупой! Если кто-нибудь заметил, что ты избавил преступника от мучений, тебя самого казнят.

– Откуда я знал, что в этот раз не промажу? Ведь, правда, не знал? Ты же сам дразнишь, что я косорукий!

– Да, ты такой!

– А я не косорукий. Ведь попал же, попал с первого раза!